в складах, куда я должна буду ежедневно принимать товары, за кассой, где я должна буду постоянно считать деньги, проверять обороты, следить, чтобы не было недостачи. А я так люблю красоту…
И свободу!
Ну, напрягись. Не вся же жизнь удовольствие. Хочешь любви, пожертвуй ради этого чем-то!
Аптекой владеют американцы. Такую громадину, пожалуй, не один человек контролирует. Потом, разве я смогу с ними конкурировать? Здесь бизнес знают испокон веков, а я – явилась не запылилась. Что я о большом бизнесе знаю? Чтобы набраться опыта и знаний в этой области, нужны годы. С налету не получится. Я не могу тратить годы на муру. Я должна писать.
Что же получается? Откажись я от творчества, я труп. А ради любви, выходит, я должна отказаться от творчества. Жить без любви, я тоже не могу. Без любви не могу и без творчества не могу. Бесполезно выбирать: или любовь, или творчество? И без того, и без другого я – невозможна. Опять конфликт. И какой! Не на жизнь, а на смерть.
Я возвращаюсь домой истощенная. Ну не могу я отречься от самой себя! Даже ради Гарика!
– Но без любви, ведь ты тоже не сможешь жить…
Я ложусь на постель в полном изнеможении. Что мне делать?
* * *
Телефонный звонок.
– Ну, что, отъехавшая! Как дела?
– А, это ты? – спрашиваю я, разочарованно.
– Пыхнуть хочешь?
Я не отвечаю. Отчего этот Игорь так меня раздражает? – Как ты считаешь, – говорю я, – может быть, что Гарик не воспринимает меня серьезно, из-за того, что я не работаю?
– Вечно ты бараешь меня с этим Гхариком.
– Ну, ответь. Тебе, что, жалко?
– Откуда я знаю. Как он должен тебя серьезно воспринимать? Он живет с тобой. Что ты еще хочешь?
– Я хочу, чтобы он умирал от любви ко мне.
– Ох, отъехавшая! Умира-ал… Какая любовь… Ты уже с ним столько. Разве можно любить одного и того же человека так долго?! Каждый день, изо дня в день… одна и та же рожа! Постоянно трахать одного и того же человека… Это же можно импотентом стать! Твой Гхарик еще герой. О чем можно гховорить каждый день с одним и тем же человеком, если они не пыхнули? Если бы вы пыхали с ним, тогда другое дело…
– Так, Игорь, все понятно. Можешь дальше не продолжать, – прерываю я его с раздражением.
– Как скажешь. Ну, как дела, отъехавшая?
– Никак дела. Плохо дела.
– Пора тебе уже на женщин переключаться. Нет счастья с мужиками, переключайся на женщин. Хочешь, я тебя с лесбияночкой познакомлю? Ты ей понравишься. Ты такого секса в своей жизни еще не видала! Я тебе гховорю! Я их трахал двоих, ее и ее подружку. Телки просто классные. Сейчас ее подруга бросила. Она страдает, меня спрашивала, нет ли у меня хорошей девочки, чтобы с ней познакомить…
Отвязавшись наконец от Игоря, едва сдерживая себя, чтоб не нагрубить ему, я кладу трубку и чувствую, что от разговора с ним мне не стало легче, а стало еще хуже. Как всегда. Встаю с постели, иду на кухню. Четыре часа дня. Пить сейчас – безумие. Понимая это, я все-таки наливаю себе три унции водки. Не могу больше терпеть. Я пью только в моменты сильного душевного расстройства. Чтобы избавиться от боли. Неоднократно проверено, что когда у меня нормально на сердце, я на водку и смотреть не хочу. А в минуты тяжелые, водка – мое спасение.
* * *
Позвонила Маша.
– Я сейчас к тебе приеду. Ты дома? – голос прерывистый, полный отчаянья.
Она плачет.
– Что случилось? Машенька! Вы с Полом поссорились? Почему ты плачешь? Приезжай, конечно, приезжай!
Я не сразу узнала Машу, так она изменилась. Похудела, осунулась, стала как тень. На лице вместо выражения гордого сознания своей красоты, как прежде, какая-то затравленность, невротичность, что так Маше несвойственно. Одни глаза на лице, полные отчаянья. Боже мой, как она изменилась! А ведь это такой сравнительно короткий срок!
– Выпить есть у тебя что-нибудь? – спросила Маша первым делом, невзирая, что ее маленький сын Антончик, который приехал с ней, все видит и слышит.
Меня поразило, что Маша тоже спасается, как я от стресса, алкоголем. Ведь мы, не договариваясь, вели себя так схоже. Что это? Родственные гены? Или все женщины такие? Просто одна не знает о том, что другая переживает то же самое?
Выпивка у меня теперь есть всегда. Я достаю бутылку водки, минералку и лимоны. Невольно, поглядываю на маленького Антончика, который, хоть ничего и не говорит, но я вижу, все понимает.
Маша жадно хватает бутылку, даже не дожидаясь, пока я налью, наливает себе полную рюмку и тут же залпом ее выпивает. Руки ее трясутся, на лице лихорадочный больной румянец. Нет, не может быть! Я не могу узнать Машу.
Выпив, она начинает плакать и кое-как с горем пополам объясняет мне, что случилось.
А случилось все не вчера. Оказывается, Маша уже давно страдает и терпит. Страдает она, как вы думаете, чем?
Беспричинной, непреодолимой ревностью! Она сама не может понять, есть повод для ревности или нет? Голова у нее идет кругом! Она не знает: то ли Пол собирается вернуться к жене (ведь у них трое детей!), то ли у него есть любовница, то ли, он, Пол, просто Машу не любит…
– Я просыпаюсь по ночам от боли, – рассказывает она.
– Мне постоянно снится, что он мне изменяет! Я постоянно чувствую запах присутствия другой женщины, но не могу напасть на след. Я вся извелась от этого. Не могу больше этого выдержать. Я ревную его ко всем столбам! Это же безумие! Но я ничего не могу с собой поделать… Как мне понять, мерещится ли мне? Как мне его выследить?..
Я смотрю на Машу, слушаю ее, пораженная, смотрю, как Маша выпивает рюмку за рюмкой, как трясутся ее руки, как она вся на взводе, доведенная до ручки, потеряла контроль над собой… Я смотрю, слушаю…
Так… так, так, так… Что же это такое?
То, что я вижу, перечеркивает все мои теории о том, что Гарик во всем виноват, что у Гарика проблемы, и оттого я такой стала, что во мне что-то не то, и потому он меня не любит. Глядя на Машу, я вижу, что я и она переживаем одно и то же. У Пола ведь нет проблемы с эрекцией! Жена от него не уходила, не нанесла ему травму (он сам ее бросил). Маша слишком хороша для Пола, чересчур хороша. Почему же у нее
