Второй этаж представлял собой анфиладу комнат. Окна здесь не были заколочены, и всё пространство тонуло в мягком предвечернем свете. Осторожно ступая и вглядываясь в каждый закуток, в котором мог прятаться человек, Сомов переходил из комнаты в комнату.
Первая — комната отдыха: диван, два кресла, старинный кофейный столик, большой настенный телевизор с разбитым экраном, застеклённая полка с книгами, резная этажерка, светлые прямоугольники от снятых картин или фотографий на обоях. Вторая комната — спальня: большая двуспальная кровать с резной деревянной спинкой, лакированное бюро в углу, приземистый комод и большое зеркало в потемневшей деревянной раме над ним, тканевая трёхсекционная ширма с восточным рисунком, изящные бра на стенах. Дальше шла техническая комнатка, в которой располагалась винтовая металлическая лестница, ведущая в мезонин. Потом ещё одна спальня.
В последней комнате располагалась детская. Небольшая кроватка у стены. Цветастый плетёный коврик. Возле окна, занавешенного глухими шторами с изображением мультяшно-звёздного неба, расположился ученический стол с синей тумбочкой и красным деревянным стульчиком. На стене у стола висела книжная полка, уставленная детскими книгами. У противоположной от кровати стены темнел старинный сундук с узорной металлической накладкой в виде фруктового дерева на лицевой панели. Над сундуком на стене висела большая чёрно-белая фотография в чёрной рамке: улыбающийся белокурый мальчик лет четырёх-пяти в белоснежной рубашке с кружевным воротником.
Сомов подошёл к сундуку. Тяжёлая плоская крышка, обитая потрескавшейся кожей, была обильно покрыта пятнами застывшего воска. Массивный бронзовый подсвечник с коротким огарком стоял здесь же, на полу. И не было никаких сомнений, кто именно молился у этого алтаря на фотографию, ставшую для безутешного отца иконой.
Сомов откинул кованый язычок запора и поднял крышку. В сундуке хранились детские вещи: игрушки, альбомы для рисования, акварельные краски, цветные карандаши, коробка пластилина… Сверху лежала ещё одна фотография: мужчина, женщина и ребёнок — семья. Николай и Екатерина Штоховы и их сын Константин счастливо улыбались в камеру, прильнув головами друг к другу. На заднем плане были видны этот самый дом и старая яблоня в цвету. Сомов долго всматривался в фотографию, запечатлевшую счастливую семью, которой уже не существовало. Семью, которую он — солдат на передовой в борьбе с незримым злом — должен был защищать. И не смог. Как не смог защитить и Настю — свою семью. Поддавшись внезапному порыву, он положил фотокарточку в нагрудный карман гимнастёрки и закрыл сундук. Затем вернулся в комнату, в которой располагалась лестница, ведущая в мезонин.
Если кто-то был в доме, то он находился именно там, наверху. Все остальные помещения были проверены.
Сомов поднялся по ступеням, миновал крохотный предбанник и оказался в небольшом кабинете с широким арочным окном. Книжный шкаф, письменный стол, диван-кушетка, застеклённый стеллаж и ни души. В кабинете витал слабый запах медицинских препаратов.
Он прошёл к окну. Из окна хорошо просматривалась дорога. Та самая, что вела из усадьбы свет Мулячко к береговому домику и бане, в которой «драгоценные» супруги нашли свою смерть. Точнее, она их нашла. Как Ладожский невидимка узнал, когда именно светлые хозяева усадьбы отправятся на побережье? Ответ был прост: он просто стоял у окна и наблюдал за ними.
За спиной скрипнула половица, но прежде чем Сомов успел обернуться, что-то твёрдое и холодное упёрлось ему в спину.
Он замер, поднял руки и хрипло произнёс:
— Я к вам, доктор.
— Дайте свой пистолет, — раздался тихий голос.
Сомов, не оборачиваясь, протянул оружие.
— Проходите, садитесь на кушетку.
* * *
Он узнал его.
Нет, не по фотографии из личного дела. На того Николая Штохова этот заросший густой бородой человек в засаленном деревенском тряпье был совершенно не похож. Но он видел его раньше, вживую. Совсем недолго — всего несколько мгновений. Это был тот самый старик, которого они чуть не сбили на повороте при выезде из Бережков, когда приезжали на усадьбу свет Мулячко в самый первый раз. Обшарпанная металлическая клюка была нацелена Сомову в голову. И Сомов понял, что в руках Николая то самое «странное» оружие, которым он и вершил свой самосуд.
Можно было попытаться обезоружить убийцу — специальная подготовка позволяла Сомову рассчитывать на успех. Но он не торопился. В уставшем осунувшемся лице бывшего хозяина заброшенной усадьбы не читалось никакой агрессии.
— Что вам надо? — спросил Ладожский невидимка.
— Поговорить.
— Я не нуждаюсь в собеседниках, вы уж меня простите.
— Но я нуждаюсь. Я пришёл один. Хотя, поняв, кто вы и где вас искать, мог заявиться сюда с группой захвата.
— Теперь это уже не имеет никакого значения, — взгляд Николая был спокоен. — И я был бы даже не против. Поэтому-то я вас и не убил сразу, хотя у меня, поверьте, была такая возможность. Так что вам надо?
— Я… — Сомов тщательно подбирал слова. — Знаю, что случилось с вашей семьёй.
— Нет, вы не знаете.
— Я изучил все детали вашей…
— Не все.
— Не все, — согласился Сомов. — Поэтому я здесь. Вы потеряли сына и жену, у меня тоже забрали близкого человека. И его судьба зависит от нашей встречи, как бы она ни закончилась.
— Забрали у вас? У офицера МГБ?
— Да.
— Что вы хотите узнать?
— Почему вы убили гражданку Хомякову, сударыню Кийко и сына министра свет Щерского?
— Сына министра?
— Ну, тот толстый парень, которого вы убили на усадьбе госпожи свет Стахновой.
— Я не убивал никого на усадьбе Стахновых. Никогда там не был. А Хомякову и Кийко… Их убил я, да. Убил по той же причине, что и остальных. Вы знаете, что случилось с моим сыном? — голос его, до этого холодный и спокойный, на этих словах дрогнул. — Скажите, если вы считаете, что вам всё известно.
— Его забрали у вас. По несправедливому оговору. И он умер в детприёмнике от менингита.
— Он умер не в детприёмнике и не от менингита. Он был убит, его разобрали на органы, как в настольной игре «Познавательная анатомия».
— Как это?.. — только и сумел выдавить из себя Сомов, понимая, что Штохов, которому незачем врать, говорит правду.
— Моего сына продали в рабство, сфабриковав документы о смерти. И Хомякова, и Кийко, и Жабинский прекрасно знали, что они делают. Что и для чего.
Сомов растерянно заморгал.
— Подождите, что значит в рабство?
— Рабство? Это когда один человек находится в собственности и в полном подчинении у другого. Такая, знаете ли, система общественных взаимоотношений. Исторически довольно устойчивая. И не делайте вид, что вы не в курсе того, что происходит за высокими заборами загородных усадеб «светлых». Потому что это далеко не единственный подобный случай, а вы не в монастыре служите.
