Послышались какие-то крики — видимо, остальные пленники пробовали сопротивляться, но сопротивление было подавлено. Но все эти звуки перекрыл голос Мэтта:
— Тронешь ее хоть одним пальцем, Сальваторе, — и будешь знать: пока я жив, спать ты спокойно не будешь!
У Елены екнуло сердце, когда она услышала голос Мэтта — такой сильный и крепкий. Наконец-то она его нашла. Но она понятия не имела, как его спасти.
— А теперь мы должны решить, что именно мы с ними сделаем, — сказала Мисао и захлопала в ладошки, как счастливый ребенок на своем дне рождения.
— Выбор за тобой.
Шиничи погладил сестру по голове и что-то прошептал ей на ухо. Она повернула голову, поцеловала его в губы и вовсе не торопилась от пего отрываться.
— Так, не поняла. Что вы тут вытворяете? — спросила Кэролайн. «Ну, деликатность никогда не была ее достоинством»,— подумала Елена. Потом Кэролайн придвинулась и схватилась за свободную руку Шиничи.
В первую секунду Елене показалось, что сейчас он швырнет ее с крыши и будет смотреть, как она падает на землю. Но потом он отвернулся, и они с Мисао посмотрели друг на друга.
А потом он рассмеялся.
— Извини, извини, — сказал он. — Быть душой компании тяжкий крест. Итак — чего хотела бы ты, Кэролин... тьфу. Кэролайн.
Кэролайн уставилась на него во все глаза.
— Хочу знать, чего это она в тебя так вцепилась?
— Ну, у нас в Ши-но-Ши сестры — драгоценность, — сказал Шиничи. — А кроме того.... Мы с ней долго не виделись. Можно сказать, что разлученные снова встретились.
Но поцелуй, которым он поцеловал ладонь Мисао, вряд ли можно было назвать братским.
— К делу, — коротко сказал он, обращаясь к Кэролайн. — Ты выбираешь, каким будет первый акт фестиваля Высокой Луны! Что мы с ней сделаем?
Кэролайн, явно подражая Мисао, поцеловала Шиничи в щеку, потом в ухо.
— Я здесь в первый раз, — сказала она кокетливо. — Я пока не очень поняла, что именно мне нужно выбрать.
— Глупышка. Выбрать, каким способом мы ее уб... — Шиничи не смог договорить — его крепко обняла и поцеловала сестра.
Кэролайн, которая явно хотела, чтобы выбирать предоставили именно ей, даже если она сама не понимает, что должна выбрать, обиженно сказала:
— Как же я смогу выбрать, если ты мне не объяснил. И кстати, а где Елена? Я нигде ее не вижу! — Она была готова говорить и говорить, но тут к ней подплыл Дамон и стал что-то шептать ей на ухо. Она улыбнулась, и оба они внимательно посмотрели на сосны, окружающие общежитие.
Тут Елена почувствовала второй укол беспокойства. Но Мисао уже начала говорить, и ей пришлось сосредоточить все свое внимание на ней.
— Отлично! Тогда выбирать буду я.
Мисао, наклонившись, посмотрела через край крыши на стоящих внизу людей. Ее темные глаза расширились. Она оценивала, что можно сделать с пленниками на этой пустынной поляне. Когда же она поднялась и стала туда-сюда шагать по крыше, то выглядела такой тоненькой, такой изящной, а ее кожа — такой гладкой, а волосы — такими переливчатыми и темными, что даже Елена не могла отвести от нее взгляда.
Потом ее лицо засияло, и она сказала:
— Растянуть ее на алтаре. Ты же прихватил с собой своих полукровок?
Эта фраза была похожа не на вопрос, а на радостное восклицание.
— Результаты экспериментов? Конечно, милая. Я ведь сказал, — ответил Шиничи и добавил, глядя в лес: — Двоих из... кхм... мужчин сюда. И Преданного.
Он щелкнул пальцами. Несколько минут длилась потасовка — людей вокруг Бонни, пытавшихся сопротивляться непонятным теням, били, пинали, бросали на землю, топтали и обездвиживали. А потом существа, которые перед этим еле волочили ноги, шатаясь, выдвинулись вперед. Между ними, схваченная за тонкие руки, висело обмякшее тело Бонни.
Полукровки были наполовину людьми и наполовину деревьями, только без единого листочка. Если их действительно кто-то вывел искусственно, то это словно бы специально было сделано, чтобы они выглядели как можно нелепее и асимметричнее. У одного, к примеру, была длинная левая рука — корявая, узловатая и достававшая почти до земли; а его толстая и круглая правая рука заканчивалась у пояса.
Они были отвратительны. Их кожа была похожа на хитин насекомых, но только гораздо более бугристая, с дуплами и наростами, а на ветках у них было что-то очень похожее на кору. Кое-где они были шершавыми и недоделанными.
Они внушали ужас. То, как были вывернуты их конечности, то, как они передвигались — волоча ноги, подобно обезьянам, то, как их тела венчались дерево-подобными карикатурами на человеческие лица, окруженные спутанными веточками, торчащими в разные стороны под немыслимыми углами, — все это специально было рассчитано на то, чтобы они выглядели существами из ночных кошмаров.
И они были обнаженными. Никакая одежда не прикрывала зловещее уродство их тел.
А потом Елена поняла, что значит настоящий ужас. Два неуклюжих малаха положили обмякшую Бонни на подобие алтаря, устроенного на свежесрубленном пне, и стали срывать с нее одежду, раздирая ее своими похожими на палочки пальцами, которые отламывались с легким треском даже тогда, когда рвалась ткань. Похоже, их совершенно не волновало, что у них отламываются пальцы, — главным для них было выполнить поставленную задачу.
Потом они взяли обрывки одежды и еще более неуклюже начали привязывать руки и ноги распростертой Бонни к четырем сучковатым столбикам, сделанным из отколовшихся кусков их собственных тел и вбитых в землю вокруг пня четырьмя мощными ударами длиннорукого.
А тем временем откуда-то издалека, из тени, показался третий человек-дерево. Елена увидела, что это совершенно явно и очевидно особь мужского пола.
На мгновение Елена испугалась, что Дамон сейчас потеряет самообладание, рассвирепеет, развернется, набросится на обоих лисиц-оборотней и тем самым выдаст себя. Но, с другой стороны, его чувства к Бонни очевидно переменились с того момента, когда он спас ей жизнь в доме Кэролайн. Он явно чувствовал себя совершенно спокойно, сидя рядом с Шиничи и Мисао — откинувшись, улыбаясь и даже что-то говоря, отчего те смеялись.
И вдруг что-то внутри Елены обвалилось. Это был уже не укол беспокойства. Это был панический ужас. Никогда еще Дамон не выглядел настолько естественным, настолько в своей тарелке, настолько довольным, как здесь, вместе с Шиничи и Мисао. Ну не могли же они снова его заразить, внушала она себе. Это не могло произойти так быстро, да еще так, чтобы она, Елена, ничего не заметила.
«А ты вспомни, какой у него был несчастный вид, когда ты раскрыла ему глаза», — прошептал ее внутренний голос. Безнадежно несчастный. Несчастливо безнадежный. Он мог потянуться к возможности заразиться, как алкоголик тянется к бутылке, желая только одного — забвения. Насколько она знала Дамона, он должен был с радостью опять впустить в себя темноту.
