– Делаю.
Дождь шквалами налетает снаружи на окно, а на меня опускается тяжесть – какая-то махина. Крис плачет по нему. Это по нему он скучает. Вот о чем сон. Во сне…
Кажется, очень долго я лежу и слушаю, как потрескивает батарея, как ветер и дождь бьются о крышу и стекло. Потом дождь замирает вдали, и остаются лишь капли воды с деревьев при случайном порыве ветра.
31
Утром останавливаюсь перед зеленым слизнем на земле. Дюймов шесть в длину, три четверти дюйма в ширину, мягкий и почти резиновый, весь липкий, точно внутренности какого-то животного.
Вокруг влажно, сыро, туманно и холодно, однако вполне ясно, и я вижу: наш мотель стоит на склоне, а внизу – яблони; под ними трава и кустики в росе – или это еще не стекли дождинки. Вижу еще одного слизня, потом еще – боже, да они тут просто кишмя кишат.
Выходит Крис, и я ему показываю: медленно, по-улиточьи слизень движется по листу. Крису нечего сказать.
Уезжаем и завтракаем в городке под названием Уийотт – он немного отстоит от дороги; Крис совсем ушел в себя. В таком настроении в глаза не глядят, не разговаривают, и я его не трогаю.
Дальше, в Леггетте, видим пруд с утками для туристов, покупаем «Крекер-Джеков» и кидаем их уткам; у Криса при этом совсем несчастный вид – я его раньше и не видел таким. Потом выезжаем на извилистую дорогу по прибрежному хребту – и вдруг попадаем в плотный туман. Температура падает, я понимаю, что мы опять у моря.
Туман рассеивается, и мы видим океан с высокого утеса – весь распростертый, синий и далекий. Пока мы едем, я мерзну, до костей замерзаю.
Останавливаемся, я вытаскиваю куртку и надеваю. Крис подошел слишком близко к краю утеса. До камней внизу – футов сто, не меньше. Слишком близко!
– КРИС! – ору я. Он не отвечает.
Я поднимаюсь к нему, хватаю за рубашку и стаскиваю вниз.
– Не делай так, – говорю я.
Он странно сощуривается.
Я вытаскиваю его теплую одежду. Он берет, но волынит и не одевается.
Торопить его нет смысла. Если у него такой настрой, что охота испытывать мое терпение, пускай.
Ждет. Проходит десять минут, пятнадцать.
Кто кого переждет.
Через полчаса – на холодном ветру с моря – спрашивает:
– Куда мы едем?
– Сейчас – на юг, вдоль побережья.
– Поехали назад.
– Куда?
– Где теплее.
Лишних сотню миль.
– Нам сейчас надо на юг, – говорю я.
– Зачем?
– Потому что поворачивать – слишком большой крюк.
– Поехали назад.
– Нет. Надень теплое.
Не надевает, просто сидит на земле.
Еще через пятнадцать минут произносит:
– Поехали обратно.
– Крис, не ты ведешь мотоцикл. Я его веду. Мы едем на юг.
– Зачем?
– Потому что слишком далеко и потому что я так сказал.
– А чего нам не поехать обратно?
Злость все-таки догоняет меня:
– Ты ведь по правде не хочешь это знать, да?
– Я хочу обратно. Просто скажи, почему нельзя.
Свою несдержанность я уже умерил.
– Вообще-то не назад ты хочешь, Крис. Ты добиваешься одного – разозлить меня. Еще немного – и у тебя получится!
Страх в глазах. Вот чего он хотел. Ненавидеть меня. Потому что я – не он.
Крис тоскливо смотрит в землю и одевается. Снова садимся на машину и едем вдоль побережья.
Я могу изображать отца, который у него вроде бы есть, но подсознательно, на уровне Качества, он видит меня насквозь и знает, что настоящего отца здесь нет. Во всей болтовне шатокуа была отнюдь не малая толика лицемерия. Снова и снова советуешь уничтожить дуальность субъекта-объекта – а самую большую дуальность, между мной и им, обходишь стороной. Ум, разделенный сам в себе.
Но кто же это сделал? Не я же. И никак не переделаешь… Все спрашиваю себя, глубоко ли до дна вон того океана…
Я – еретик; я покаялся и тем в чужих глазах спас свою душу. В глазах всех, кроме одного, который глубоко внутри знает, что спас я лишь собственную шкуру.
Я выжил главным образом тем, что угождал другим. Так поступаешь, чтобы выкарабкаться. Вычисляешь, чего от тебя хотят, а потом говоришь то, чего им надо, – мастерски и оригинально, как только можно; убедишь – вылезешь. Если б я против него не восстал, по-прежнему там бы сидел; а он держался того, во что верил, до самого конца. Вот в чем разница между нами, и Крис это знает. Поэтому иногда мне кажется, что он – реальность, а я – призрак.
* * *
Мы на побережье округа Мендосино, тут дико, красиво и открыто. На холмах по большей части трава, но под прикрытием скал и в горных складках растут странные текучие кустарники, изваянные постоянными ветрами с моря. Проезжаем мимо старых деревянных заборов, поседевших от времени. Вдалеке старая облупленная серая ферма. Как можно здесь вести хозяйство? Забор сплошь дырявый. Нищета.
Дорога идет под уклон с высоких утесов к берегу, и мы останавливаемся отдохнуть. Выключаю двигатель, а Крис спрашивает:
– Зачем мы остановились?
– Я устал.
– А я нет. Поехали дальше. – Он по-прежнему злится. Я тоже.
– Спустись на пляж и побегай кругами, а я пока отдохну, – говорю я.
– Поехали дальше, – бурчит он, но я отхожу и не обращаю внимания. Он садится на обочину у мотоцикла.
Здесь густ морской запах гниющей органики, а холодный ветер не дает хорошенько расслабиться. Но я отыскиваю большую кучу серых камней, где нет ветра и поэтому теплее. Отсекаю все, кроме солнечного тепла, и благодарен за то немногое, что есть.
Потом снова едем, и у меня в голове сгущается мысль: он еще один Федр; думает так же, как Федр, поступает так же, ищет неприятностей на свою голову, его влекут силы, которые он лишь смутно сознает и вовсе не понимает… Вопросы… те же вопросы… он должен знать все.
А если не добьется ответа, будет гнать и гнать дальше, пока его не получит, а потом – к следующему вопросу, и опять гнать в поисках ответа… в бесконечной погоне за вопросами, так и не видя и никак не понимая, что вопросы никогда не кончатся. Чего-то не хватает, он знает это – и убьет себя, пытаясь это нечто обрести.
Резко сворачиваем на вершину крутого утеса. Океан бескраен: холодный и синий, от него странное отчаянье. Береговые жители никогда толком не понимают, что олицетворяет собой океан для тех, кто со всех сторон замкнут на суше; какая это далекая мечта – она есть, но невидима в глубочайших пластах подсознательного; а когда люди сухопутья приезжают к океану и образы сознания накладываются на подсознательную мечту – вот тут-то и облом: приехали в такую даль и вдруг замерли перед тайной, которой никогда не постичь. Перед источником всего.
