Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Он просит Леонида сообщить, когда закончится учеба: «Хочу, чтобы воевали вместе». Не получилось. Сын, ссылаясь на нездоровье, вернулся в Москву. Отец настаивал: заканчивай училище, «пойдешь в действующую армию и окрепнешь физически». В мае 43-го вновь побуждает: «Не забудь свои годы — надо окрепнуть и идти в армию, защищать родину».
Болезнь, в конце концов, оказалась сильнее желания Льва Захаровича увидеть сына на фронте. Но и теперь, когда он сам вынужден был бороться с недугом, не было возможности все время находиться рядом с Леонидом. Когда с Елизаветой Абрамовной они уезжали в Барвиху или на юг, сына приходилось оставлять в специальной клинике. Туда, в больницу «Стрешнево», и адресовал Мехлис письма, не будучи даже твердо уверенным, что их не перехватят санитары.
1 июня 1951 года в Крыму легли на бумагу неровные строчки: «Живу на той же даче, что и в 1949 году. Но как этот, 1951 год, отличается от 1949 года. Мне тогда было все нипочем, купался в море, катался на лодке, стрелял по кефали и довольно удачно. А теперь… Безвыходно сижу в комнате, а точнее — больше лежу». Болезнь, видимо, так изнурила, что Мехлис-старший уже не пытался, как прежде, бодриться и обещать сыну когда-нибудь приехать сюда, на юг, вместе.
На самочувствии и настроении, конечно, не могла не сказаться та истерия, которая поднялась в 1952 году вокруг врачей «кремлевки». Речь, конечно, не о «вредительстве», не о сознательном умерщвлении сановных пациентов: обвинения в этом с врачей кремлевской клиники были официально сняты еще в 1953 году. А вот то, что в знаменитой «кремлевке» витал мертвящий дух чиновной иерархичности, корпоративности, круговой поруки, сомнения нет. На попечении каждого из обремененных многочисленными должностями профессоров ЛСУК — лечебно-санитарного управления Кремля — одновременно находились десятки высокопоставленных больных. В результате лечение подчас превращалось в свою противоположность.
Как пишет Г. В. Костырченко, «например, начальник ЛУСК профессор П. И. Егоров, который пользовал Г. М. Димитрова, маршалов А. М. Василевского, С. М. Штеменко (последний — для точности — был не маршалом, а генералом армии. — Ю. Р.), академика С. И. Вавилова и многих других, направил летом 1952 года бывшего министра госконтроля СССР Л. З. Мехлиса, страдавшего сердечной недостаточностью, на лечение в Крым, что было ему противопоказано».[201]
Зимой 1953-го в состоянии здоровья Мехлиса наступило заметное ухудшение. Он умер 13 февраля, за три недели до кончины Сталина, и ему «успели» оказать почести, положенные партийно-государственному деятелю его масштаба. Правительственная комиссия по организации похорон во главе с секретарем ЦК КПСС М. А. Сусловым, «представители трудящихся» у гроба в Колонном зале Дома союзов, траурный митинг на Красной площади, урна с прахом, замурованная в Кремлевскую стену… Переживи Лев Захарович хозяина, ручаться за подобные почести было бы трудно, и лишнее свидетельство тому — практически полное посмертное забвение имени Мехлиса.
Прижизненная иерархия в партийно-советском истеблишменте неукоснительно соблюдалась и после смерти тех, кто к нему принадлежал. Мехлис был к тому же ко дню кончины пенсионером, и глупо было бы ожидать, что соболезнование, кроме коллективного — от ЦК КПСС — персонально выскажет кто-то из высшей элиты. На траурном митинге первых лиц страны тоже не было. Выступили лишь Суслов, секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкин, начальник Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерал-полковник Кузнецов, надежный заместитель Льва Захаровича в конце 30-х годов и в первый год войны. Из наиболее заметных деятелей, приславших телеграммы соболезнования, можно назвать маршалов Мерецкова и Баграмяна, старую большевичку Е. Д. Стасову.
О скорби тех, кто учился с Мехлисом на курсах марксизма и в Институте красной профессуры, написала его вдове A.A. Залкинд, сестра Землячки: «Навсегда в нашей памяти останется светлый облик Льва Захаровича, настоящего ленинца-сталинца, непримиримого борца против всякой троцкистско-зиновьевско-бухаринской нечисти, борьбу с которой он возглавлял и на курсах марксизма, и в Институте красной профессуры». О том же писали старые большевички Т. Людвинская и Л. Левинсон.
Примета, многое говорящая и о времени, и о людях, окружавших бывшего министра госконтроля. В час скорби не о человеческих, душевных качествах покойного вспоминают они, но о силе «кулаков» непримиримого политбойца.
О времена, о нравы!
Заключение
Между исторической оценкой любой личности и ее реальным вкладом в общественное развитие существует строгая диалектическая зависимость. Лев Мехлис, несомненно, оставил свой след в истории нашей страны, но след этот — главным образом негативный. Даже его положительные качества — высокая работоспособность, деловитость, личная смелость, умение отстоять свою точку зрения — подчинялись чаще всего злой воле, воплощая ортодоксальность взглядов и жестокость натуры. В своей практической деятельности он без колебаний предавал забвению нравственные категории, как якобы несовместимые с реальной политикой, и рассматривал результаты этой деятельности исключительно с утилитарных позиций: насколько они соответствовали указаниям вождя, интересам сконцентрировавшей в своих руках всю политическую власть в СССР партийно-государственной верхушки. Воистину он был alter ego Сталина.
Вполне вероятно, что у добравшегося до последних страниц читателя возникает вопрос: а не злоупотребил ли автор черной краской? Неужто и в самом деле Мехлис был эдаким монстром, раболепствовавшим перед тираном, но не знавшим милосердия и сострадания к тем, кому был предопределен удел жертвы?
Автор настроен к своему герою без предубеждения. К нелестным но, смеем надеяться, близким к истине выводам побудили выявленные архивные материалы и неоднократно приводимые в книге свидетельства людей, хорошо знавших Мехлиса, сталкивавшихся с ним на жизненных дорогах. Бездна нравственного падения этого человека открывалась не сразу. Исподволь, постепенно, но какой же зияющей оказалась она!
Лет пятнадцать — двадцать назад оценки этой личности были бы, безусловно, не столь жесткими. Не потому, конечно, что автор отличается повышенным конформизмом. Просто все мы за эти последние годы выросли, раздвинули горизонты знания о прошлом. Невозможно не ощутить благотворное влияние заметного роста политической культуры общества, приобщения к демократическим ценностям — свободе выражения мысли, отсутствию идеологического пресса, разномыслию в противовес бытовавшему у нас единогласию, единодушию и единомыслию.
До середины 80-х годов мы и думать не могли, чтобы публично ставить вопрос, например, об ответственности политического режима за раскрестьянивание страны или за тяжкие поражения начального периода Великой Отечественной войны, о бессудных расправах над генералами и рядовыми солдатами, о проблеме коллаборационизма и плена. Точка зрения, что «война все списала», что без миллионных жертв невозможно победить, была настолько распространена, что казалась незыблемой. Но миновали годы, и теперь не только на научном, но и обыденном уровне вопрос о цене Победы ставится и решается без лишней сенсационности, как насущный. И понятие гуманизма, некогда довольно абстрактно звучавшее в нашем обществе, получило конкретное наполнение.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
