по его лицу. Так слепые читают книгу — кожей.
— Ты похудел. И у тебя усталый вид. Все нормально? — Указательный палец нежно обвел контур сухих обветренных губ — и прочитал в них боль. Много боли. Губы дрогнули и спугнули чтеца. Она отняла руку. И с ужасом увидела, как в уголке карего глаза скапливается влага.
— Поехали!
Лара молча села в машину. В третий раз — Бог любит троицу. А еще Бог любит неожиданности.
Знакомый дом, знакомый подъезд. Лифт, где на пластмассовой панели коряво нацарапано: Таня + Витя = любовь, мятые бумажки на полу, мерзкий плевок. В верхнем углу паучок плетет паутину — пытает чистоту. Странно, прежде она никогда пауков в лифте не видела. Почему она подмечает такие мелочи? Они молчали, иногда молчание — как гром. Нервы — оголены. Не двое — два оголенных провода Соприкосновение — искра, из искры — пламя. Он опять открыл ту же дверь. И опять — чужую.
— Ну здравствуй! — шепнули губы.
И все растворилось в горячем тумане…
Они молча лежали рядом, а мир вокруг постепенно обретал реальные черты: зашумели за окном машины, ритмично закапала из непочиненного крана вода, встали на места стены, огоризонталились пол и потолок.
— Здесь кто-нибудь живет?
— Очень редко. Мой друг. Он работает в Бирме. Здесь — только в отпуске.
— Бирма… наверное, там жарко?
— Не жарче, чем в этой квартире, когда мы здесь.
— Господи, я же совсем забыла! — Лара выскользнула из-под пледа и прошлепала в прихожую. — Угадай. что у меня в руке? — Весело повертела сжатым кулаком.
— На расстоянии от вас, госпожа, мои умственные способности деградируют. Иди ко мне. На ощупь угадаю.
— Хитрите, уважаемый? — рассмеялась она и томно протянула: — Угадывай, угадаешь — приду.
Он внезапно откинул плед, спрыгнул с дивана, подхватил ее на руки и с драгоценной ношей рухнул обратно. Из разжатого кулака выпала катушка белых ниток с воткнутой иголкой.
— Ой! — На большом пальце выступила алая капелька.
— Что это? — растерянно спросил Никита.
Она молча смотрела на него. И ждала. И вдруг его лицо исказила гримаса — это мало походило на радость.
— Шьет штанишки мужу, чтоб не мерз он а стужу, — произнес как во сне. И непонятно: то ли спрашивал, то ли утверждал.
— Ты просил меня запастись нитками, иголкой и терпением, — тихо сказала она. — Терпение — во мне, а нитки с иголкой — вот они, перед тобой.
Иголочный укол был мизерным, но оказался болезненным — кровь не хотела останавливаться, и Лара зажала крохотную ранку пальцем. Вдруг ей стало отчего-то холодно. Она натянула на себя клетчатый плед. Никита старел на глазах, каждая секунда — год.
— Лара, я должен тебе кое-что сказать. — Слова давались с трудом, словно он вытягивал их из густого застывающего цемента.
— Говори.
Поднялся с дивана, надел брюки, рубашку. И глядя в стену, глухо начал:
— Я должен был сказать это сразу. Или не говорить совсем. Но тогда и не видеть тебя. Но я… — Он замолчал и крепко сцепил руки, внимательно разглядывая их, как будто не совсем понимал, чьи они и что здесь делают. Наконец вспомнил о прерванной фразе: — Я мужчина, Лара, и я — живой. Трудно, невозможно отказаться от встречи с тобой и тем более быть рядом — и не хотеть тебя, не любить. Хотя бы лишний час. Это — выше моих сил.
— Ты не мог бы пояснее? — Хотя и так все ясно.
— Закурю?
— Да, конечно.
Он закурил, протянул сигареты ей.
— Нет, спасибо.
Они замолчали. Капающие звуки били по голове, вызывая боль. Теперь она поняла, какая это страшная пытка — падающие капли.
— Я виноват перед тобой. — Голос был не тусклым — мертвым. — Но клянусь тебе, я не виноват. Я был готов на все: стать невыездным, поставить крест на карьере, детей даже оставить. Но я не могу бить лежачего. — Он опять замолчал. Механически курил, механически крутил в свободной руке зажигалку. Он весь превратился в механизм — изношенный, старый, вышедший из употребления. — У меня был разговор с женой. Я ей все рассказал и попросил развод. Она в свою очередь попросила три дня, чтобы принять решение… А через два дня ее положили в больницу. Инсульт.
— Она парализована?
— Уже нет. Остался легкий перекос правой половины лица. И еще ей трудно ходить и говорить. — Механическим жестом вторая сигарета прикуривается от первой.
Да, это был удар под дых, неожиданный, а потому подлый вдвойне. Она встала с дивана. Оделась. Какой своевременный инсульт! Мелькнула мысль. «А можно вызвать инсульт? Как «Скорую»? Чтобы спасти брак и свое благополучие. И убить — не свою любовь. Врачи ведь тоже — одно лечат, а другое калечат». Она посмотрела на Никиту: совсем седыми стали виски. И морщины — резче, появилась новая, глубокая, на переносице. Резанула острая боль — за него, за себя, за их — не общее — будущее. И за любовь, которая уже сейчас становится памятью. А где болит — не понять. Она вся — одна сплошная боль и рана.
Лара подошла к стоящему у окна мужчине и, глядя в измученные разноцветные глаза, тихо сказала:
— Давай попьем чаю, Кит.
* * *
Апрель, 1985 год
— Девочки, через два дня мы с Юрой улетаем в Истанбул. Меня ждет terra incognita[25], представляете?!
Юлия Забелина, урожденная Батманова, устраивала отвальную. Она ничуть не изменилась, только глаза стали синее и глубже, да лоб прорезала тонкая морщинка.
— В Стамбул? — ахнула Васса. — Но там же одни турки, мусульмане.
В отличие от Юли Василиса после болезни стала совсем на себя непохожей — не внешне, нет, перемены крылись внутри. Не лезущая за словом в карман, Поволоцкая стала молчаливой и задумчивой, словно постоянно к чему-то в себе прислушивалась.
— Ну и что? — вступилась за южных соседей Юля. — Турция — уникальная страна, на двух материках расположена, Европе и Азии, очень гостеприимная, с прекрасным климатом и красивой природой А если ты помнишь, до тринадцатого века Истанбул был вообще христианским. И назывался Константинополь, Царь-град — это мы еще в школе проходили.
— Юль, почему ты говоришь «Истанбул», а не Стамбул? — с улыбкой спросила Лариса. Ее развеселила эта пламенная адвокатская речь.
— А потому, девочки, что так правильно. Юра говорит, у нас совершенно дурацкий перевод. Правильно — именно «Истанбул».
— Рыжик, — осторожно сказала Лариса. — а ты не будешь скучать по Москве, по «Экрану»?
— Буду, — вздохнула Юля, — очень. Я уже начала скучать, особенно по вам. Вы же знаете: дороже вас и бабушки у
