и поэтому он устроился так, чтобы уходить из дому и приходить незамеченным. Из его помещения был выход прямо на улицу. Герцогиня велела мне заказать другой ключ к потайной двери, и теперь она через нее уходит каждый вечер из дому, в то время как думают, что она легла спать; часто она возвращается только на рассвете. И так как мы одинакового роста, то она приказала мне сшить несколько самых простых платьев, купить ей маленьких чепчиков, какие носят гризетки. Наконец, велела мне нанять на мое имя в верхнем Люксембургском квартале маленькую квартиру, меблировать ее, снабдить бельем и серебром и по четвергам и субботам отсылать туда вина и холодный ужин от Шеве. Герцогиня губит, позорит себя, я ни за что на свете не выдам ее, но также и не останусь у нее: это для меня дело совести. Я не хочу сказать ей, почему ухожу, и говорю, что желаю вернуться на родину».
Бонакэ (с большим волнением):
— Продолжайте, продолжайте!
Мария:
— Слушая Дезире, я думала, что случай отомстить сам дается мне в руки, лишь бы мне поступить только на место Дезире.
Бонакэ:
— Чтобы заручиться доверием герцогини, овладеть ее секретами и погубить ее?
Мария:
— Да, сначала я так и думала, и поэтому я сказала Дезире: «Я не так разборчива, как ты; мне с дочерью не на что жить, и для меня твое место было бы отличным. Твоя госпожа ведет такую жизнь, что ей необходима преданная, смышленая горничная, и в особенности скромная. Ты меня знаешь и можешь ручаться за меня герцогине. Я привыкну служить, ведь это не так уж трудно; а мое усердие покроет то, чего мне недостает как прислуге». И через четыре дня я поступила горничной к герцогине.
Бонакэ:
— А ваша месть?
Мария:
— Сперва мне нужно было приобрести доверие госпожи, и я в этом преуспела. При ее образе жизни ей нельзя было обойтись без поверенной. Но кроме того, ей понравился мой характер, и я не только знала о ее ночных похождениях, переодеваниях, свиданиях, но она также вполне открыла мне свое сердце… И тогда, любезный мой Бонакэ, тогда у меня не хватило духу думать о мести.
Бонакэ:
— Что вы говорите? Почему же это?
Мария:
— Потому что герцогиня была несчастнейшим существом.
Бонакэ:
— Она?
Мария:
— Да. Несмотря на свой ужасный образ жизни, она разрывала мне душу. Ведь она обожала Анатоля. Он был первым и единственным мужчиной, которого она любила. Он ее бесчестно бросил. Она едва не умерла с горя, но молодость спасла ее. Тогда, чтобы заглушить любовь, она, по ее словам, вспомнила о низких словах Анатоля…
Бонакэ:
— Я знаю: он расхваливал ей, с целью погубить ее, разврат некоторых великосветских дам времен Регентства.
Мария:
— Да, если он хотел ее погубить, то и погубил, потому что, вероятно, он сам ужаснулся бы той жизни, в какую она бросилась с отчаяния.
Бонакэ:
— О! Какой ужас!
Мария:
— Герцогиня умерла, мсье Бонакэ, и в память ее я даже с вами не хочу входить ни в какие подробности на этот счет. Вы бы испугались… нет, не испугались, а почувствовали бы страшную жалость, как я ее почувствовала. Ах, сколько раз, незадолго до ее болезни, когда она приходила домой, я видела ее бледной, мрачной, словно она ужасалась самой себе. И тогда она разражалась рыданиями и как безумная металась по постели, потому что в разнузданной жизни она нашла только пресыщение, отвращение, стыд за самое себя, а забыть Анатоля не забыла. Она и любила, и вместе с тем проклинала его, криками любви и ярости призывала его!
Бонакэ (закрывая лицо руками):
— Ужасно! Ужасно! Вот что может сделать мужчина с душою женщины!
Мария:
— Я же говорю вам, мсье Бонакэ, у меня не хватило духу мстить. Я увидела, что герцогиня во сто раз несчастней, чем я могла бы сделать ее. И с этой минуты мне незачем было оставаться у нее. Однако я решила сказать ей перед уходом: «Ваш отец причинил мне все горести; я поступила к вам с целью погубить вас и могла бы это сделать, потому что знаю все ваши тайны; но, будьте покойны, я вижу, как вы несчастны, и хочу только жалеть вас. Вот моя месть».
Бонакэ:
— На эту благородную месть Клеманс Дюваль и намекает в найденной у вас записке? Бедное дитя!
Мария:
— Да. Случай сблизил меня с этой девушкой. Мы были связаны… я сейчас расскажу как — и…
Бонакэ:
— Нет, нет, ради Бога, не надо. Ничего не говорите ни о ней, ни о Жозефе. Было бы слишком много горя за раз, а мне нужны силы. Но почему же, отказавшись от мщения, вы все-таки оставались у герцогини?
Мария:
— В это время она заболела… без сомнения, началось действие яда. Мы так привязались друг к другу, что когда я увидала ее больной, то отложила свой отъезд до ее выздоровления, как я надеялась; но ее состояние с каждым днем ухудшалось. В это время я и была арестована.
Бонакэ:
— Теперь я объясняю себе, почему несчастная женщина таинственно благодарила вас на суде за преданность: ведь вы своими показаниями могли опозорить ее! Но, бедное дитя, я понимаю, что пока герцогиня была жива, вы из великодушия могли скрывать ее позорные тайны; а после ее смерти открытие их могло вас спасти.
Мария:
— Для чего? Для того, чтобы мне ответили так же, как на показание о князе де Морсене: «Ложь, клевета! Взгляните на эту отравительницу, на это чудовище! Какова наглость! Она забрасывает грязью память своей жертвы, которая не может опровергнуть ее лжи!»
Бонакэ:
— Увы! Быть может, это верно.
Мария:
— И могла ли я низко опозорить ее… когда она была так ко мне добра! Нет, нет! Никогда бы у меня не хватило духа! Кроме того, нужно было, чтобы судьба моя свершилась! Против судьбы не пойдешь! (Задумывается.)
Бонакэ (про себя):
— Да, врачи правильно думали, что она не помешана, но что временами на нее находит какое-то помрачение. Ах! Нет больше надежды!
Мария (грустно качая головой):
— Да… такова моя судьба… все сложилось так, чтобы колдунья была права. Вы послушайте только, мой бедный мсье Бонакэ. Раз ночью я во сне проговариваюсь об эшафоте и о мщении. Герцог слышит это, идет в мою комнату и находит там яд. (Бонакэ вздрагивает, как будто пораженный внезапной мыслью.) Герцог находит яд также в чайнике, в котором я сама приготовляла питье для герцогини. Надо же было так случиться. Иначе не было бы
