– Что же вы теперь будете делать? – спрашивает он.
– Это было бы для нас единственным выходом.
– Нет! – трясет он головой. – Нет, это невозможно! Я вам ни за что не позволю!
Примерно то же самое сказала тогда и Бетт. Вот только ни она, ни он ничего особенного для нас сделать не смогут. Я еще крепче прижимаю к себе Энни.
– Я должен был с самого начала тебе поверить, – говорит он. – Встать плечом к плечу с тобой. А потом жениться на тебе и уехать отсюда, как мы и говорили.
– Ты не смог бы. Сет погиб раньше, чем мы успели пожениться.
– Но я всегда буду хотеть этого. Мечтать об этом.
Я смотрю куда-то поверх головы Энни. Я-то больше не осмеливаюсь об этом даже мечтать. Та прежняя жизнь так далека теперь, так недоступна. Сейчас я хочу лишь одного: спасти Энни от магистрата. Одну попытку я уже предприняла, но потерпела поражение.
Дэниел вдруг встает, рывком ставит меня на ноги и строго говорит:
– Ступайте домой и быстро переоденьтесь в сухую одежду. Потом возвращайтесь сюда и приведите с собой мать. Захватите все, что сможете унести из ваших пожитков. Ждите меня здесь. И уж на этот раз я вас не подведу.
* * *
– Куда мы едем? – снова и снова спрашивает Энни.
– Подальше отсюда. – Что еще я могу ей ответить?
Одета она в сущие лохмотья, но они, по крайней мере, сухие. В руках крепко сжимает шепчущую раковину – самое драгоценное, что у нее есть. Я осматриваю ее руки и ноги, особенно подошвы и между пальцами – там могли остаться ссадины после нашего погружения на дно реки, да и Дэниел, спасая нас, обращался с нами не слишком бережно. Впрочем, обнаруживаю я всего лишь несколько царапин и синяков, все это скоро заживет. Я заворачиваю Энни в одеяло и тоже переодеваюсь. У меня есть только мои старые одежки, те самые, что я носила до своей жизни на ферме.
Мама сидит на табуретке – там же, где мы ее и оставили. Я опускаюсь возле нее на колени, беру в руки ее лицо, заглядываю в глаза. Она смотрит на меня, но, по-моему, не узнает.
– Мам, – говорю я, – пойдем со мной.
Она вздрагивает и смотрит на пустую постель Джона.
Я качаю головой:
– Мне очень жаль, но его больше нет, и у тебя остались только мы с Энни. И сейчас ты должна пойти с нами.
Я помогаю ей подняться. Она стала совсем легкой, вряд ли намного тяжелее Энни. Я набрасываю ей на плечи одеяло и веду ее, бережно поддерживая. Никто не увидит в ночи, куда лежит наш путь. Один шажок. Второй. Третий. Энни подходит к матери, берет ее за руку, помогает ей идти.
Наверное, это наше путешествие будет очень, очень медленным.
* * *
Дэниел уже ждет нас на берегу реки. Энни устала, и мне пришлось взять ее на руки. Свободной рукой я поддерживаю маму. Дэниел подбегает, берет у меня Энни и говорит:
– Вот сюда. – Он идет впереди, а мы с мамой за ним.
На дорожке под дубом стоит Бонни, впряженная в повозку фермера Тейлора. Дэниел усаживает Энни и помогает мне поднять и усадить маму. Она внимательно на него смотрит и вдруг говорит:
– Твоя мать была хорошей, доброй женщиной. Самой милой из всех, кого я знала. Это тебе от нее такая душа досталась.
Дэниел нервно сглатывает и благодарит ее за эти слова.
Энни моментально сворачивается под одеялом клубком, положив голову маме на колени и сунув в рот большой палец; она так измучена, что глаза у нее закрываются сами собой. Мама гладит ее по голове и шепчет:
– Вот и правильно, вот и усни, моя хорошая.
– Тут кое-какая еда, – говорит Дэниел, указывая на три больших узла, – и немного одежды, она от моей матери осталась.
Я замечаю, что из одного узла выглядывает мой браслет; камешки так и поблескивают в лунном свете. Сжимая в руках костяной гребень, я смотрю на Дэниела. Его глаза полны слез.
– Ты помнишь фамилию тех людей, к которым нас Уолш собирался отправить? – спрашивает он.
Я киваю.
– А название деревни помнишь? Дорогу туда найдешь?
– Да, я все помню. Только ведь эти люди ждут, что к ним приедет молодой фермер с женой.
Дэниел разжимает ладонь, и я вижу кольцо его матери. Он берет мою руку, бережно надевает мне на палец кольцо и поправляет меня:
– Ничего, к ним приедет вдова молодого фермера. – Голос его слегка дрожит. Он судорожно вздыхает и поднимает лицо к небу. По щекам его ползут слезы. – Я бы все на свете отдал, чтобы вместе с вами уехать, но я не могу. Если я это сделаю, на моих руках будет кровь Молли. Она…
– Значит, отвар не подействовал?
– Нет. И я пообещал, что стану ее мужем и не позволю ей покончить самоубийством. Я себе это пообещал. Прости. Ведь я думал, что…
Я чувствую вкус собственных слез. И неотрывно смотрю на обручальное кольцо. Я понимаю, что мне никогда больше не ощутить того ласкового тепла, какое он дарил мне уже одним своим присутствием, никогда мне не быть с ним рядом и отныне мне одной предстоит идти по неведомым жизненным тропам.
Холод и тьма – вот что поднимается сейчас в моей душе. Значит, Дэниел станет мужем Молли, а я – его вдовой? Белое пламя вспыхивает передо мной, и в нем я вижу промельк светящихся глаз моего пса, его рычание сотрясает все мое существо. Слепящая ярость и тьма, заполонившие мою душу, мешают мне видеть лицо Дэниела.
А ведь я могла бы позволить им взять надо мной власть. В последний раз. Пусть бы и он испытал ту боль, какую я испытываю в эти мгновения; по своей глубине боль эта равна той пронзительной радости, которую нам обоим довелось когда-то почувствовать.
Мамин голос, сухой и хрупкий, с трудом достигает моего слуха.
– Они всегда найдут возможность от нас уйти, – говорит она. – Я же говорила тебе: он их всех забирает. Тех мужчин, которых мы любим.
И мне вдруг становится ясно, какие чувства она до сих пор испытывает к моему отцу; эти чувства так и не остыли, они обрушиваются на меня, встречаясь с моими чувствами к Дэниелу, с моими мыслями о нем. Погубленная любовь, ставшая горше полыни. Я смаргиваю с ресниц слезы, несколько раз глубоко вздыхаю и словно отдираю от себя все свои прежние мысли. Я не позволю себе ненавидеть Дэниела. Я ни за что не превращусь в подобие собственной матери!
– Скажешь им, что внезапно овдовела, – говорит мне он, – и, оказавшись в отчаянном положении, была вынуждена взять с собой мать и сестру.
Он помогает мне сесть в повозку, вкладывает мне в руки поводья. Достает из кармана ведьмин камень и, развязав тесемку, скрепляет ее концы у меня на запястье.
– Пусть он защитит тебя, – говорит он дрогнувшим голосом. – А теперь уезжайте, пока не рассвело.
– Дэниел…
– Да?
