Куда идти? На кладбище. Лечь меж могил и уснуть. В Терезине, где он пробыл год, ему не давали спать клопы и блохи, в Освенциме, где он пробыл полгода, ему не давали спать плачущие дети и смрад из труб, по пути из Освенцима в концлагерь Шварцвальде спать было невозможно, то бежишь, то лежишь, стиснутый живыми и мертвыми телами в товарняке, в Шварцхайде спать не давала бомбежка — в апреле сорок пятого, во время двухнедельного пешего хода до Варнсдорфа, удавалось покемарить в домах, оставленных немцами. В ночь на восьмое мая поезд с остатками выживших прибыл на железнодорожную станцию Литомержице, близ Терезина. Вагоны разгружали представители Красного Креста. Опять в Терезин? Нет! Дорога из Литомержице была запружена советскими танками. До Праги его довезли солдаты, от Праги до Пардубиц — поезд, оттуда грузовик. Это он помнит. А вот путь от дома до кладбища — нет. Но как-то он там оказался. Иначе его бы не нашла Зденка, которая в погожий майский день пошла проведать усопшую бабушку и наткнулась на живого человека, свернувшегося клубком на черной сдутой покрышке.
Живой, но не невредимый.
* * *
Весна 1992 года. Столовая при еврейской общине. Талончики на обед, скоростная официантка, выплескивающая суп из плошек в тарелки. Иностранцы за этот непринужденный сервис платят вдвойне. А я плачу, как чехи. Говорю по-чешски и вообще примелькалась.
Иржи и Зденка расправились с едой и вытирают рты салфетками. У них все синхронно. Пока сухопарая сутулая Зденка мажет перед зеркальцем губы, круглолицый Иржи, прикрыв рот салфеткой, орудует зубочисткой.
Есть люди, которых знаешь всю жизнь, хотя познакомился с ними всего пару лет назад. А есть люди, с которыми прожил всю жизнь, но ближе они от этого не стали.
Франек — из первой категории. Зденка при нем.
— Ты просила прислать фотографии, зачем? Хочешь писать про меня статью? Или роман? Про незначительную личность, оставшуюся в памяти примечаниями к чужим текстам?
— Не прибедняйся, — говорит Зденка, — у тебя много авторских публикаций.
— Неужели? Какие, например?
— Из недавних — статья про Карела Полачека[60] в новом еврейском журнале. Он был в Терезине, Лене будет интересно.
— А если бы не был? Думаю, русской писательнице еврейско-армянского происхождения, живущей в Израиле и думающей по-чешски, будет полезно изучить творчество великого чешского писателя. Даже если бы он не был убит как еврей.
— Но он был, — не отступает Зденка, — и потому твоя статья будет вдвойне интересна.
— Чтобы написать десять страниц, я целый год собирал материалы. А у Лены раз — и готово. Она — лайнер, а я старая бричка.
— Не забывай, она моложе тебя на целых тридцать лет.
— Если быть точным, на двадцать девять. Для учительницы чешского языка и литературы, даже такой квалифицированной, как моя любимая жена, цифры ничто. Но для нас, историков…
И так они могут препираться часами.
— Расскажи про Полачека!
— Что ж, это тоже очень известный писатель. Почти как ты. Остроумный. Неустаревающий. Шутил он и в Освенциме… Правда, недолго. Иржи достал из портфеля журнал, открыл на том месте, где лежала закладка, и прочел вслух:
«…Несколько человек идут на казнь. По дороге к виселице одного из них по крайней мере разбирает желание вытворить что-нибудь этакое напоследок. Если казнь задержится на десять минут, между жертвами возникнут интриги; если на четверть часа — палач получит от кого-нибудь из них донос. Через полчаса среди жертв объявится доброволец — ассистент палача, и он будет вне себя от счастья, когда палач похвалит его, пусть даже и с петлей на шее».
— Это такой наш типично чешский юмор, — заметила Зденка. — Макабрический. Кстати, после того как огласили списки тайных агентов, происходит ровно та же история. Одна надежда на президента-абсурдиста. Ты читала Гавела?
— Гавел в Терезине не был, — сказал Иржи. — Зачем Лене его читать?
Опять начинается. Я напомнила Иржи про фотографии.
Иржи Франек, 2000. Фото Е. Макаровой.
— Сейчас-сейчас, я клал их в Полачека.
— Рассеянный, как все профессора, — в голосе Зденки звучала нескрываемая гордость.
— В Полачеке меня нет, значит, остался дома…
— Поищи себя в портфеле, — расхохоталась Зденка.
— О, нашелся! Видишь, какой я тут нарядный! — Иржи протягивает мне снимок, где он стоит навытяжку в форме и фуражке. — Регулировщик железнодорожного движения, статуэтка!
— Та еще статуэтка… Жеребец! Дамы так и увивались. Ждут поезда, делать им нечего… С семидесятого по восемьдесят девятый я лопалась от ревности.
Иржи Франек, 1970. Архив Е. Макаровой.
— Зденка, уймись! Ну кто влюбится в светофор?
— Я! Красавец-мужчина одним движением руки останавливает движение целого состава… Да еще с палкой в руке. Это же секс-шоу!
Зденка безнадежно ревнива. Ее лицо, как старая тряпочная игрушка с лампочками-глазами, загорается при виде опасности. Внутренний светофор включался и в моем присутствии.
Как-то жарким летом они пригласили меня поплавать. И привезли на пляж нудистов.
Меня это смутило. Я с детства панически боюсь скопления обнаженной разновозрастной натуры. А тут еще и разнополая…
