Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
Перед домом – огромный сад, вокруг огромные деревья, разные виды вечнозеленых дубов, а в одном углу – цветники и удивительный леденцовый запах «чайной оливы» – все это в синеве крымского лета, – и уйма бабочек. Я ловил их там после лекции, а после завтрака биологичка колледжа (нечто вроде Мак-Кош) повезла меня на автомобиле в леса – вернее, перелески у озера, где я наловил замечательных гесперид и разные сорта пьерид. Хотел Митюшеньке моему, дорогому моему, послать одного из местных широченных Papilio, но они потрепанны, и поэтому посылаю «eubule», самую видную здешнюю бабочку, – размочу и расправлю для него, когда вернусь. Трудно передать упоенье – бродить по этой странной голубоватой траве, между цветущих кустов (один тут куст в ярких, словно выкрашенных пасхальной краской, лубочно-фиолетовых ягодах – совершенно потрясающий химический оттенок, а главное дерево в окрестностях – очень нежная какая-то сосна). К западу – плантации хлопка, и благосостояни(е) многочисленных Кокеров, владеющих, по-видимому, половиной Гарцвилля, именно основано на этой хлопчатобумажной индустрии. Сейчас время сбора – и «darkies» (выражение, которое меня коробит, чем-то отдаленно напоминая патриархальное «жидок» западнорусских помещиков) срывают его в полях, получая по доллару за сто «bushels», – сообщаю эти интересные сведения, потому что они механически остались у меня в ушах. Вечером был обед у других Кокеров (я совершенно запутался среди разных невесток, зятьев и т. д., а отец моей hostess был знаменитый художник, и его несколько академические картины и его собственный портрет – борода Uncle Sam, усы Napoleon III, – висят повсюду; beau père же ее, майор, – впрочем, я уже писал про майора). Сегодня после «tragedy of tragedy» я опять отправился собирать – и опять было замечательно, а после завтрака явился presbyterian minister, Smythe, страстный коллекционер бабочек и сын известного лепидоптеролога Smythe, о котором я хорошо был осведомлен (работал над сфингидами). Оба с сетками, священник и я отправились в новый локалитет за несколько миль и собирали до половины пятого; там я добыл кое-что для Bankes’a (мух Chrysoptera). В пять заехал за мной лучший теннисист колледжа, ботаник, и мы очень приятно играли (белые трусики пригодились) до шести, после чего был обед (третий день надеваю смокинг) и затем нам знакомый род академического раута в колледже. Между прочим, последним приезжим лектором был страшноватый Чарлс Морган.
Комната у меня, конечно, чудная, струнный звон кузнечиков по ночам, где-то очень далеко пыхтит поезд. Надеюсь, что на следующих лекционных пунктах будет столько же бабочек – но меньше радушия и меньше виски со льдом. Я до сих пор тут не потратил ни копейки, а Фишер мне пишет, что в Вальдоста меня готовы эбержировать сколько угодно. Завтра, кроме еще другого кокеровского обеда в соседнем поместье, кажется, никаких engagements нет и уйду подальше собирать бабочек. Тут есть одна хвостатая большая гесперида, с каким-то павлиньим пухом на теле, – очаровательная. Очень многие тут читали в «Atlantic» и «New Yorker» мои вещицы – и вообще, атмосфера такая же средне-культурная, как в Уэзли. Я рассказал все те же анекдоты и случаи, которые рассказывал на тамошних сборищах, и вообще, разливаю тот мишурный блеск, который мне осточертел. Мы со священником собрали много интересных гусениц, которых он будет выводить. Пить хочется. Все стаканы с карбоной.
Ну вот, моя душенька, полная реляция за четверг, пятницу и субботу. Надеюсь, что ты уже побывала в музее. На днях напишу Bankes’y – сообщу, что останусь несколько дольше, чем думал (между прочим, следующего интенерариума Фишер еще не прислал – только открытку насчет Вальдоста). Мне уже бешенно не терпится вернуться к тебе и к музею и, только когда пробиваюсь сквозь кустарники за какой-нибудь теклой, чувствую, что стоило сюда приехать. Грин страшно и очень трогательно доволен, милый такой, жовиальный, детского типа господин. Одна дама, которая жаловалась на гусениц в саду и которой я сказал, что из них получатся хвостатые бабочки, ответила: «I don’t think so. I have never seen them grow wings or anything». Один из Кокеров рассказывал, что, когда в свое время провожал жену, отбывавшую на «Бремене» в Европу, рядом с ним какой-то немец из последних сил махал платком и орал жене, махавшей с борта: «Geh zu deine Kabine: ich bin müde!» По вечерам те, у кого дети выходят редко, так как (несмотря на богатство) не с кем оставить ребят, – негритянская челядь никогда не ночует в домах белых, это не полагается, – а белую прислугу нельзя иметь, потому что она не может работать вместе с черными. Дяди Томы здесь сидят на каждом углу.
Напиши мне тоже подробненько обо всем. Поцелуй Анюту: я с большим удовольствием думаю о нашей совместной жизни – надеюсь, что она продлится годы. Очень хочет(ся) впустить одну ацидалию, сидящую снаружи на черном от ночи стекле, но комары тут ривьерские, зверские. Одну смену белья мне тут выстирали.
Целую тебя, моя дорогая душенька, – и пожалуйста, не представляй себе, что ухаживаю за креолками. Тут все больше миссиси Перкинси, а у молодых пылкие мужья; студенток же почти не вижу. Едят туть здорово. Я все-таки впущу ее.
В.
МИТЮШОК МОЙ, ТУТ ЛЕТАЮТ СЕРЫЕ ВОЕННЫЕ АЭРОПЛАНЫ, ВРОДЕ РЫБ.
271. 5 октября 1942 г.
Атланта – Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8
5 – X – 42
Понедельник
Любовь моя, завтра еду из Флоренции в Ричмонд дневным поездом. Вчера – воскресение – собирал утром бабочек; отдыхал и читал после завтрака; а около четырех поехал с одним из Сокег’ов кататься на canoe по очаровательному водяному кипариснику, – т. е. помнишь, как мы видели где-то по пути в New Mexico, – извилистая река (вернее, «крик», рукав озера), вся поросшая кипарисом и кедром, – и все это перепутано и переотражено, с разнообразными туннелями и затонами, и стволы глубоко растущих в темном стекле воды деревьев расширяются книзу, к уровню воды, и затем сужаются, продлеваясь отражением. На корягах там и сям попадаются краснобрюхие черепахи, – и можно плыть по этим кипарисовым водяным лабиринтам часами, не видя ничего, кроме них. Очень не то тропическое, не то третейское впечатление.
У тех же Кокеров (чета, у которых жил Морган и хорошо знающая Weeks а, Морисона и других бостонцев этого рода) ужинал, – огромнейший дом, два автомобиля, swimming pool и прочие атрибуты президента фактории, а сидели мы на кухне, пока он и она готовили из банок ужин (правда, был холодный фазан).
Сейчас восемь утра, пойду менять чек, а потом блуждать с сеткой. Скажи Митеньке моему, что один здешний ребенок называет «butterfly» так: «flutter-Ьу». Посылаю ему ювелирную «ваниллу» и целую его и тебя, моя дорогая радость.
В.
272. 7 октября 1942 г.
Атланта – Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8
Среда
Любовь моя,
пишу тебе из черного Wellesley – колледжа для негритянок, куда меня загнал Фишер из того, что в Ричмонде случилось военное затмение и тамошняя лекция отложена. Пишу ему сегодня же, что, как бы эти перерывы ни оправдывались общим положением и какое бы гостеприимство ни оказывалось мне, хочу так сократить tour, чтобы быть дома в середине ноября, а не в середине декабря. Тут я пробуду до вторника, читая лекции за квартиру и харчи. Квартира прекрасная и президентша премилая – и завтра еду с биологичкой (третий вариант МакКош) собирать бабочек в окрестностях, – но в конце концов мое good time сводится к потере оного. Скучаю по тебе, моя душенька, и по Митюшеньке моему. Напиши мне либо сюда (если это письмо придет в пятницу), либо в Вальдосту.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
