– Ох, не знаю, остались ли они у меня, – вздохнул Шевалье.
– Я неоднократно убеждался: самыми надежными моими союзниками были те, с кем можно вместе помолчать, – признался Монкур.
– Лучше не скажешь, – улыбнулся Шевалье и цокнул языком.
Они разошлись. Монкур продолжил путь по коридору. История с ночным горшком была враньем; ему просто надоело сидеть в четырех стенах и захотелось поразмяться. Коридор привел его к южной оконечности дворца. Впереди он заметил Рогана, одетого, как и он сам, в охотничий камзол. Лучший друг короля разговаривал с гвардейцем. Рядом вертелся дофин, одетый для верховой прогулки. Мальчишке не терпелось поскорее оказаться на улице, а пока он развлекался тем, что стрелял из воображаемого лука в потолок.
Роган стоял в профиль, и Монкуру была видна его левая рука. Мизинец Рогана ударял по ткани камзола, постоянно сбиваясь с ритма. Жест этот Монкур где-то уже видел.
Потом он вспомнил где. Тем временем Роган закончил разговор и вместе с дофином вышел на яркий солнечный свет. Дверь за ними сразу же закрылась.
– Я расспросил всех фрейлин и служанок ее высочества. Теперь твоя очередь, – сказал Фабьен Маршаль.
Разговор происходил в пыточной комнате главы королевской полиции. У Софи по щекам текли слезы, но голову она держала высоко, а взгляд был дерзким.
Глава полиции подошел ближе, наклонился к ней:
– Ты сопровождала ее высочество на переговоры в Дувр. Ты постоянно находилась при ней.
– Таковы обязанности фрейлины.
– А подробнее можно? Что входило в твои обязанности?
– Ее высочество могла потребовать шаль, носовой платок или что-то из одежды. Или сказать, что ей хочется пить. И тогда я выполняла ее требования.
– Ты подавала ей чай?
– Да. Чай из цикория. Ее высочество говорила, что этот напиток ее очень успокаивает.
– А ты знаешь, кто готовил ей чай?
Софи проглотила слюну.
– Да, знаю.
– Так скажи, – потребовал Фабьен, наклоняясь еще ниже.
– Что случилось с моей матерью? – вдруг спросила Софи.
– Я не собираюсь отвечать на твои вопросы.
– И я тоже не собираюсь отвечать на ваши.
Фабьен презрительно фыркнул:
– Советую не забывать о твоем положении. Хорошенько подумай, прежде чем говорить со мной в таком тоне.
– У меня ничего нет. Что мне терять, кроме должности вашей соглядатайки и доносчицы?
– Жизнь, например.
– У меня нет жизни. Точнее, была, пока не выяснилось, что мать мне лгала. А теперь я даже не знаю, кто я на самом деле.
– Ты – дочь гугенотки, состоявшей в заговоре против нашего короля. Твою мать и ее сообщников поддерживал и снабжал деньгами Вильгельм Оранский.
– Моя мать дорого заплатила за свое предательство. Я и понятия не имела о другой стороне ее жизни. Единственное, чего я хочу, – остаться в живых. Я думала, ваше покровительство поможет мне в этом.
– Если только не выяснится, что ты пошла по стопам своей матери, хотя и разыгрываешь тут невинную овечку.
Глаза Софи, полные слез, сердито блеснули.
– Только не ошибитесь, господин Маршаль. Моя мать, разыгрывая из себя добропорядочную придворную даму, сумела одурачить многих. И самым главным одураченным оказались вы.
Пальцы Фабьена впились в руку Софи.
– Кто готовил чай Генриетте?
Софи глубоко вздохнула:
– Я.
Погруженная в свои мысли, мадам де Монтеспан брела по коридору и даже не заметила, как прошла мимо герцога Кассельского.
– До чего же вы бледны, дорогая, – с насмешливой учтивостью произнес герцог. – Знаете, на кого вы сейчас похожи? На девочку-проказницу, которая стащила со стола пирожное и спрятала у себя под платьем.
Мадам де Монтеспан сверкнула на него глазами:
– Вы еще можете шутить? А мне не до шуток. Моя дорогая подруга опасно больна. Это поглощает все мои мысли и, естественно, не добавляет румянца щекам. Смотрю, вам не сидится у себя в комнате. Бродите по коридорам как привидение.
– Брожу поневоле, – сказал герцог Кассельский, отталкиваясь от стены. – У меня в комнате собачий холод. Вроде бы в салонах потеплее. Но там другая напасть – слухи.
– Какие слухи?
– Что Генриетту якобы отравила какая-то придворная завистница.
Мадам де Монтеспан на мгновение оторопела.
– Генриетта настолько красива, что у нее не может быть соперниц. Я о подобных слухах узнаю впервые.
– Удивительно. Но ведь кому-то выгодно занять место Генриетты. Наверное, ее соперница знала что-то такое, чего не знаем мы.
В глазах Атенаис мелькнул страх. Через мгновение его уже не было.
– Какой нелепый слух, – сказала она, откидывая волосы на плечо. – Мне думается, Генриетта – лишь косвенная жертва. Основной удар предназначался королю. Немало знати стремились погубить его величество. И сейчас короля волнует вопрос: кто из вас готовит ему очередную пакость?
Крики Генриетты становились все пронзительнее и невыносимее. Они были слышны даже в Салоне Войны, и каждый, словно кинжалом, ранил сердце Людовика. Гвардейцы у дверей оторопело переглядывались, украдкой посматривая на короля. Людовик расхаживал по кабинету, садился, пытался что-то читать, но затем снова вскакивал. Он подходил к окну, всматривался, потом отворачивался и опять начинал ходить взад-вперед. Людовик не сразу заметил вошедшего Филиппа. Брат внимательно смотрел на него.
– Она знала, чтó надо делать, и сделала это по доброй воле, – сказал Людовик.
– Потому что это был твой приказ.
– Потому что она была рождена для этого.
– Потому что она любит тебя, – подавляя слезы, возразил Филипп.
Правда заставила короля содрогнуться, но он быстро овладел собой:
– Если у нас не будет союза с англичанами, нечего и думать о войне с Голландией. Ты не разбираешься в политике. Не знаешь принципов выживания государства.
– Брат, ты меня не слышишь, – печально вздохнул Филипп.
– Государство сродни человеку, – продолжал король. – А человек либо утверждает себя над другими, либо подчиняется чужой воле. У нас только две возможности: укреплять величие Франции или оказаться навозом для удобрения полей наших врагов. Или – или, а третьего не дано.
– Твоими действиями двигала гордость, – с упреком произнес Филипп. – Я рисковал жизнью ради твоего тщеславия, ради приданого твоей жены.
– Я действовал в интересах Франции, поскольку Франция – это я. Без меня страна сгинет в распрях знати. Музыка, танцы, искусство, мода, красота, – рука Людовика указала на панораму зимних садов за окном, – все это обладает силой, меняющей страну и народ изнутри. Все это проникает в умы и сердца людей, делая их нашими союзниками. Мы не в состоянии завоевать весь мир, но мы можем заставить мир считать Францию его центром. И поверь, брат, когда-нибудь так и будет. Цена, которую мы платим сейчас, окупится сторицей.
