1
Страшные, безутешные вести приходили в настороженно замерший Владимир. Вслед за Рязанью пали Пронск, Ижеславль, Коломна, Москва. Княгиня Агафья денно и нощно простаивала в соборе, моля Господа об обережении сына Владимира, уехавшего защищать Москву. Неделю тому вернулся в стольный град Всеволод, приведя с собой три десятка воинов — все, что осталось от почти тысячной дружины, посланной великим князем к порубежью. Не было вестей от Юрия Всеволодовича, и это больше всего тревожило немногочисленных защитников города, возлагавших большие надежды на великого князя. И только старый воевода Петр Ослядюкович, оставленный Юрием Всеволодовичем вместо себя, еще больше согнувшийся под тяжестью ответственности, был спокоен. Он знал, что стольному городу не выстоять под напором татарских туменов, и думал только о том, сколь достойнее принять смерть и чтобы эта смерть была не напрасной. Того малого войска, что осталось во Владимире, было явно недостаточно для обороны стен, и Петр Ослядюкович, наскоро собрав мужиков из посадов и окрестных деревень, принялся обучать их ратному делу. Учение шло плохо: доставал январский лютый мороз и пронизывающий до костей ветер, а в первые дни февраля закружили метели.
В ночь на 4 февраля 1238 года разыгралась слепая метель, а когда утром пятого ветер стих и сквозь серые тучи проглянуло солнышко, на краю Раменского поля напротив Золотых ворот замаячили фигурки всадников. Это были татарские дозоры. Вскоре ханская конница широкой волной прихлынула к городу, заняв все поля в округе, перелески и даже обрывистые берега Клязьмы и Лыбедя.
Надрывно гудел сполошный колокол. Владимирцы поднялись на стены. На смотровую площадку башни, что стояла у самых Золотых ворот, взошла княгиня Агафья со снохами. Здесь уже находились князья Всеволод и Мстислав, воеводы, поддерживаемый чернецами, у самой бойницы стоял епископ Митрофан. Утирая слезящиеся от яркого солнечного света и белого снега глаза, он мелко крестился, причитая:
— Спаси и сохрани, Господи.
— Что скажешь, Петр Ослядюкович? — обратилась княгиня к воеводе. Тот, крякнув в седую бороду, выделяя каждое слово, весомо ответил:
— А что сказать, княгинюшка? Сама видишь: ворог силен и нет ему числа. Но, Бог даст, продержимся до прихода великого князя Юрия Всеволодовича.
Княгиня перевела взгляд на сыновей. Те стояли рядом, плечо к плечу, бледные и, как ей показалось, растерянные. Снохи тоже были бледны и испуганны.
— Никак посольство! — обернувшись к стоявшим на площадке Всеволодовичам, воскликнул один из находившихся в башне дружинников. — До полусотни!
— Прикажи, чтобы не метали стрел в послов! — распорядился Всеволод Юрьевич и, стремясь получше разглядеть татарское посольство, перегнулся в оконном проеме. — Судя по одеже и лошадям, татарва звания не простого.
Не доезжая тридцати шагов до Золотых ворот, всадники остановились.
— Эй, урусы! Где ваш царь Юрий? Почему он не выходит приветствовать великого Джихангира, не несет ему даров и свою покорность? Может, он не знает, что сам хан Бату пришел в его земли? Так скажите ему об этом, — кричал толмач, а татары весело хохотали, тыча рукоятями плетей в сторону городских башен и стен. — Великий хан милостив только к покорным!
Покричав безответно еще немного, татары ускакали к своим кибиткам и разбиваемым шатрам, а к воротам направилось еще двое конных, тащивших на аркане третьего. Когда они подъехали достаточно близко, княгиня Агафья обмерла, узнав в черном от копоти, окровавленном, в изорванном кафтане сына.
— Мой Бог! Владимир! Да что же они с тобой сделали, изверги?!
Толмач, горяча коня плеткой, выехал вперед и, приложив ладонь ко рту, чтобы было слышнее, прокричал:
— Великий хан дает вам время до полудня на раздумья. Коли не покоритесь его воле и не откроете ворот, с каждым будет вот так!
Он выхватил кривой меч и, закрутив коня, обрушил его на голову плененного князя Владимира. Ропот негодования и душераздирающий крик княгини Агафьи повисли над Раменским полем.
Вечером большая группа всадников несколько раз объехала город. Татары высматривали, сколь защищен Владимир, насколько крепки его стены и как глубок ров. На следующий день под стены города было согнано несколько тысяч пленных, и те под ударами плетей и палок в короткий срок обнесли Владимир бревенчатым тыном. По замыслу хана Батыя ни один горожанин не должен был покинуть города. А утро шестого февраля было оглашено барабанным боем и ревом труб. Хан Батый отдал приказ о начале штурма. Тумен за туменом, волнами, шел на стены стольного города и откатывался, неся потери. Зная, сколь богат Владимир, хан запретил забрасывать город горючим маслом и огненными стрелами. После полудня татары подкатили к стенам телеги с огромными бревнами, висящими на кожаных ремнях, и приспособления из бревен, бревнышек и большущей ложки, перетянутой крест-накрест то ли волосяными веревками, то ли лошадиными жилами.
— То пороки и катапульты. Я такие у ромеев видел, — пояснил один из дружинников, внимательно всматривающийся в приготовления татар. — Теперь токмо держись! Ужо начнут каменья кидать и стены долбить.
Прикрытые огромными щитами, татары подкатили пороки под самые ворота города и принялись бить комлем бревен, окованных медными листами, в створки, а катапульты с уханьем кидали многопудовые каменные глыбы, сметая башенные надстройки, проламывая крыши домов, расшатывая дубовые бревна стен. Но владимирцы стояли крепко. И когда под ударами упала часть стены между Золотыми и Ириньиными воротами и в пролом устремилась татарская конница, дружинники своими телами закрыли проем и, несмотря на неимоверные усилия нападавших, до ночи выстояли. За ночь же стену восстановили, и она встретила утренний штурм татар монолитом.
