(Прокопий Кесарийский). Вот уж действительно — «мавр сделал свое дело»… Ничто из описания восточноримским автором краха высланной Тразамундом против маврусиев карательной экспедиции не указывает на трусость ее вандальских участников. Однако их наступательный порыв разбился о примененную маврами новую технику. В то время как Каваон позаботился выслать своих лазутчиков навстречу вандальским карателям, в то время как мавры обзавелись соглядатаями и союзниками в вандальском тылу, помогавшими им вызнать привычки и обычаи вандалов, воители умного, образованного, статного и красивого царя Трасамунда, очевидно, сочли ниже своего достоинства заниматься сбором информации о противнике — каких-то неумытых, жалких погонщиков верблюдов. А между тем, эти «жалкие» кочевники, используя своих верблюдов как «живую стену» и как «пугало», еще не раз одерживали победы над гораздо лучше организованными войсками других народов, стоявших на более высоких ступенях развития. Французский вандалист Готье писал в своей биографии Гейзериха о своеобразной тактике кочевников-маврусиев, основанной на склонности верблюдов пребывать подолгу в неподвижности. «Верблюд — не лошадь. На нем можно совершать бесконечно долгие переходы по пустыне. Но в день битвы на его спине не скачут на врага, для этого верблюд слишком медлителен и апатичен. Поэтому перед боем мавры спешивались, связывали верблюдам ноги или заставляли их опуститься на землю, подогнув под себя ноги. После чего хозяева верблюдов вели бой под прикрытием своих «кораблей пустыни». Эта тактика племен погонщиков верблюдов не менялась, согласно Готье, на протяжении целых столетий и тысячелетий. «Самое первое сообщение о ее применении в военной истории Африки датируется правлением Трасамунда, внука и третьего по счету преемника Гейзериха… Разведение и применение верблюдов является заслугой кочевого племени погонщиков верблюдов, превратившегося, в ходе длительного развития, в воинственную и непредсказуемую в своих действиях народность, наводящую страх на соседей («Гейзерих»).
Рюинар и другие комментаторы Прокопия Кесарийского придерживались мнения, что Трасамунд умер вскоре неудачи высланной им против мавров карательной экспедиции. Возможно, от досады на то, что его благородные воины потерпели столь позорное поражение от шайки погонщиков верблюдов. Но данное предположение оказалось неверным. С учетом тогдашней общей обстановки в вандальском царстве, описанная выше карательная акция, направленная против Каваона, могла быть только ограниченной по своим масштабам операцией, проведенной силами крайне ограниченного военного контингента. Чем-то вроде очередного отражения набега мавров на Бизацену силами поднятого по тревоге небольшого отряда вандальских «сил быстрого реагирования». Согласно принятым в этом беспокойном районе военным обычаям, разбойничьим племенам старались дать урок, не только отбив их нападения, но и преследуя спасающихся бегством «дикарей» вплоть до их кочевий, чтобы продемонстрировать им силу вандальского оружия (что оказывалось не всегда возможным в случае совершаемых кочевниками внезапных нападений). Мавры были досадным фактором беспокойства, то и дело, тревожа вандалов, хотя нам доподлинно не известно, действительно ли они смогли установить свой постоянный контроль над ведшей через Тамугад дорогой, соединявшей западную часть вандальского царства с его восточной частью (во всяком случае, в царствование Трасамунда). Отражать набеги кочевых племен пустыни приходилось еще фараонам Древнего Египта, македоно-египетским царям из дома Птолемеев, а затем — пришедшим им на смену римлянам. Исходившая от «сынов пустыни» постоянная угроза не была чем-то принципиально новым. Тем более, что племена пустыни вовсе не стремились положить конец существованию царства, на которое то и дело нападали. Это означало бы забить дойную корову, к молоку которой они уже привыкли.
Однако же от Трасамунда не укрылось, как мастерски Каваон (а возможно — и другие шейхи мавров, подражавшие ему) средствами агитации и пропаганды налаживал сотрудничество с внутренними врагами повелителя вандалов, с его православными подданными. И потому к концу царствования Трасамунда сложилась крайне странная, совершенно невозможная еще в правление Гунериха, ситуация, в которой две военно-политические силы северной Африки старались каждая перетянуть на свою сторону главную духовную силу этого региона — православную церковь, с ее образцовой организационной структурой, сотнями епископов и многочисленными монастырями.
Между тем авва Фульгенций возвысился до «спикера» всей православной оппозиции вандальскому царю и арианскому окружению последнего. Возведенный на кафедру епископа Руспы, он духовно окормлял жителей крупного портового города, центра морской торговли с восточноримскими Египтом и Константинополем, поддерживавшего с ними столь тесные связи, что казался анклавом Восточного Рима в царстве вандалов и считался плацдармом восточноримского православия в сердце арианской державы. О высочайшем авторитете Фульгенция свидетельствовал, в частности, следующий факт. После вступления в должность он с высоты амвона высказал просьбу предоставить ему земельный участок для строительства новой большой православной обители. Этой просьбы было достаточно для того, чтобы Постумиан, богатый и уважаемый гражданин Руспы, предоставил церкви превосходный участок под строительство, расположенный неподалеку от тенистой рощи, как будто созданный для монастыря, в которым смог бы поселиться авва Феликс со своими бесприютными, на протяжении столь продолжительного времени, монахами.
