Гренс заглушил мотор и вылез из машины.
В коридоры власти вели стеклянные двери, которые, когда он бывал здесь днем, открывались автоматически. Сейчас они оставались закрытыми, и Гренс нажал на кнопку. Звонок разбудил охранника, дремавшего на втором этаже.
— Кто там?
— Комиссар уголовной полиции Гренс, городская полиция Стокгольма. Я хотел бы взглянуть на кое-какие записи с камер слежения.
— Прямо сейчас?
— А вы чем-то заняты?
Из динамика затрещало — руки шуршали бумагами возле микрофона.
— Гренс, вы сказали?
— Вы же видите меня на экране. А теперь видите еще и удостоверение, я его поднял.
— Вас нет в списках. Я хочу еще раз посмотреть на удостоверение, покажете его, когда войдете. Потом я решу, можно вам остаться или мне больше понравится, если вы зайдете завтра.
Эверт Гренс прибавил скорости, шоссе Е 18, ведущее на север, за Руслагстуллом почти опустело, и Гренс не обращал внимания на знаки, ограничивающие скорость до семидесяти километров в час.
Сначала он проверил регистрационный журнал на проходной, где отмечались посетители.
Во вторник, десятого мая, заместитель министра юстиции приняла четырех посетителей. Они являлись по одному в течение двадцати пяти минут. Первым явился начальник Главного полицейского управления, потом Йоранссон, чуть позже — Эрик Вильсон; последняя запись была сделана неразборчивым почерком, но Гренс с охранником, поразмыслив немного, пришли к выводу, что посетителя, оставившего подпись в пятнадцать тридцать шесть, звали Пит Хоффманн.
Гренс проехал Дандерюд, Тэбю, Валлентуну. В третий раз за последние сутки он приближался к поселку под названием Аспсос, но теперь он ехал не в тюрьму и не в церковь. Он направлялся в один ничем не примечательный дом, к человеку, от которого он не отвяжется, пока тот не ответит на один-единственный вопрос.
С регистрационным журналом в руках Гренс потребовал, чтобы ему показали записи с двух камер, установленных в правительственной канцелярии и фиксировавших каждого входящего или выходящего человека. И Гренс опознал всех, по одному. Сначала — когда они расписывались. Камера была установлена при входе в Русенбад над будкой охранника, все четверо стояли рядом с ней и никто не взглянул вверх. Потом — на записях с камеры, установленной на высоте лица в коридоре третьего этажа, напротив кабинета замминистра. Гренс увидел, как начальник Главного полицейского управления и Йоранссон с интервалом в пару минут постучали и исчезли за дверью. Вильсон явился почти через двадцать минут. А еще Гренс увидел, как через семь минут после Вильсона в коридор вошел Хоффманн; он точно знал, где установлена камера, определил ее положение загодя. Хоффманн смотрел в камеру, прямо в объектив, чуть дольше, зная, что его присутствие зафиксировано.
Хоффманн, по примеру прочих, постучал в дверь, но его впустили не сразу. Ему велели постоять в коридоре, вытянув руки, пока Йоранссон обыскивал его. Гренсу трудно было устоять на месте, когда он понял: резкий звук, который в записи длился минут девять, означал, что руки интенданта касались микрофона.
Он ехал быстро и резко затормозил, когда из темноты выступил съезд, ведущий к поселку Аспсос.
Еще пара километров. Комиссар пока еще не смеялся, но уже улыбался.
Воскресенью было всего несколько часов от роду. Времени у Гренса в обрез, но он успеет. До утра понедельника остается еще больше суток. В понедельник в отделе безопасности правительственной канцелярии будут просматривать записи, сделанные камерами слежения в выходные.
У него уже имелись голоса; теперь он получил лица.
Совсем скоро он сможет подтвердить связь между тремя участниками встречи и приказами, которые получал директор тюрьмы до и во время драмы с заложниками, закончившейся гибелью людей.
Участок перед таунхаусом на застроенной таунхаусами улице в таунхаусном районе.
Эверт Гренс остановил машину перед почтовым ящиком с номером 15, потом посидел, посмотрел на тишину. Ему никогда не нравились такие места. Люди живут слишком близко друг к другу и хотят выглядеть одинаково. Сам Гренс жил в большой квартире на Свеавэген; кто-то ходил у него над головой, кто-то стоял под его полом, еще кто-то пил воду из стакана по ту сторону кухонной стены, но Гренс не видел этих людей, не ощущал их присутствия. Иногда он их слышал, но не знал, во что они одеты, какая у них машина, ему не случалось видеть их в халате с газетой под мышкой, и он был избавлен от заботы о том, что ветки их сливовых деревьев слишком нависают над забором.
Он и самого себя-то с трудом выносит.
Так с какой стати он должен терпеть дым от жарящегося на гриле мяса и стук футбольного мяча о деревянные двери?
Надо спросить Свена (потом, когда все кончится), каково это — разговаривать с людьми, которые тебе не интересны.
Комиссар открыл дверь и вышел в весеннюю ночь; было тепло, как в доме. Метрах в двухстах высилась стена, темная линия на фоне неба, которое отказывалось чернеть и будет упорствовать в этом, пока лето не перейдет в раннюю осень.
Квадратные плитки на аккуратно подстриженном газоне. Гренс шел к двери, поглядывая в освещенные окна первого и второго этажей — наверное, кухня, наверное, спальня. Леннарт Оскарссон все последние годы жил в нескольких минутах ходьбы от рабочего места. Гренс был уверен: способность жить в таунхаусе как-то связана с возможностью не отделять одну реальность от другой.
Он намеревался застать хозяина врасплох. Он не позвонил, не предупредил, он рассчитывал встретить человека, который спросонок не сможет ничего возразить.
Все оказалось совсем не так.
— Вы?
По описаниям Херманссон это был сломленный человек.
— Что вам нужно? — На Оскарссоне была тюремная форма.
— Так ваш рабочий день еще не закончился?
— В смысле?
— Вы в форме.
Оскарссон вздохнул:
— Думаю, я буду работать не один. Если только вы не приехали ко мне посреди ночи, чтобы выпить чаю и помочь мне решить кроссворд.
— Вы меня впустите? Или желаете разговаривать на крыльце?
Сосновый пол, сосновая лестница, сосновые панели. Гренс решил, что директор тюрьмы сам делал ремонт в прихожей. Кухня выглядела старенькой, шкафчики и табуретки — родом из восьмидесятых, пастельных оттенков. Такие больше не продаются.
— Вы здесь живете один?
— Теперь — да.
Гренс как никто знал, что дом иногда отказывается меняться и покинувший его человек словно задерживается среди красок и мебели.
— Пить хотите?
— Нет.
— Тогда я выпью один.
Леннарт Оскарссон открыл холодильник, аккуратно заставленный продуктами, овощи, как полагается, на нижней полке, и взял бутылку пива с верхней.
