громким стуком ударяясь головой об пол.
Через неделю было новое гулянье – женился царевич. Иоанн сидел во главе стола в одиночестве. Место, предназначенное для Марфы, пустовало. И все же гуляние было сдержанным. Не могли подданные царя веселиться, когда тяжело больна была его супруга, и видели, как исполнено печалью лицо Иоанна, видимо, успевшего уже привязаться к Марфе.
А царской жене становилось все хуже и хуже. Пока она медленно угасала, Малюта, дабы не оказаться виновным в том, что советовал государю жениться на больной девушке, был готов пожертвовать и своими родственниками, которых тоже подтолкнул на эту авантюру. Сам допрашивал и быстро узнал о снадобье, что принимала Марфа из рук матери. Тех, с помощью кого добыто было это питьё, не нашли ни в Москве, ни в слободе.
Надежды и молитвы не помогли. Случилось неизбежное – спустя неделю после свадьбы наследника Марфа скончалась. Упокоилась она в Вознесенском монастыре рядом с могилой Марии Темрюковны. Собакины вскоре сгинули так же внезапно, как и появились. Дядья, сродные братья и мать Марфы были казнены за то, что по неосторожности отравили царскую невесту, отец же, едва не сошедший с ума от горя, пострижен в монастырь, и осторожный Малюта, верный советник и пес государев, отвернулся от своей родни, позволив Иоанну расправиться с ними.
Кому было выгодно убийство Марфы? Знать была разгромлена и не оправилась после опричных расправ, так что это дело рук ближайшего государева окружения.
Малюта и его союзники после гибели Басмановых и Вяземского стали могущественной силой при дворе. Мало кто хотел и мог с этим смириться. Князь Борис Давыдович Тулупов, также все больше добивающийся расположения царя, вероятно, был противником Малюты. Тулупову нужны были сильные союзники, ибо времени попросту не было – ежели брак с родственницей Малюты состоится, Скуратов станет неуязвим.
Молодой опричник, троюродный брат царевичей Протасий Васильевич Захарьин стал другом Тулупова, и для него, впрочем, как и для Бориса Давыдовича, было невыгодно, ежели родственница Малюты родит государю сына. Тогда борьбы за власть не избежать, и насколько она будет кровавой и жесткой, можно было только представлять с ужасом и страхом.
– Надобно пресечь сие на корню! – твердил Тулупов Протасию с испариной на лбу от волнения. – Нужны связи и люди твоего дяди, Никиты Романовича!
– Его давно нет в Москве! И потом, чужие мы с ним, – отведя глаза, отвечал Протасий, – с отцом моим они были врагами, он даже на похороны не приехал, когда отца не стало! С чего бы и мне с ним знаться?
– Пригодится! Надобно мириться, на свою сторону переманивать! – Тулупов злился, что юноша по младости своей не понимал многих вещей и не собирался переступать через свою гордость.
Но сейчас решили содеять всё сами. Нашли и снадобья, и нужных людей, и слежку установили за домом Собакиных – ведали, что девушка болеет и мать ее ищет лекарство, дабы поднять дочь на ноги.
И все случилось. Рисковать не стали, того, кто продал им снадобья, и того, кто передал их Собакиным, убили и схоронили тела. Никаких зацепок, никаких улик против них, и Марфа мертва, и Собакины уничтожены.
Малюта догадывался, от кого получил этот удар, и стал выжидать. Наушничать против Тулупова, пользовавшегося тогда расположением царя, не стоило. Наблюдая долгие годы за придворной борьбой, он учился, и теперь знал точно – надлежало быть осторожным. Всему свое время.
* * *
Никита Романович Захарьин спустя долгое время возвращался в Москву. Укутавшись в медвежью шубу, нахлобучив до самых бровей рысью шапку, он ехал в санях. Из-под воротника, куда боярин спрятал от холода половину лица, поднимались клубы пара. Окружив сани, шли рядом верные ему верховые, чьи кони с трудом пробивали грудью глубокий снег. Бороды всадников и гривы коней покрылись инеем, на удилах висели сосульки.
Он ожидал увидеть столицу в развалинах. И очень удивился тому, что на подъезде уже узрел золоченые купола соборов и редкие верхушки свежих теремов, укрытые снежными шапками. Сугробы укрыли под собой останки сгоревших дотла домов, на месте которых еще не успели что-либо построить. Стены Кремля и Китай-города были сложены заново. Жилищ и людей мало, но уже клубился дым из немногочисленных слободок, торговцы работают в лавках, тут и там снуют горожане – а значит, город жил, отстраивался заново, восстав из пепла! И мысль о том, что он может быть вновь разрушен татарвой, была страшна. Не бывать тому! Хан вернется (все знали об этом), но столицы в этот раз ему не видать!
Сани Никиты Романовича остановились там, где был ранее двор его брата Даниила. Теперь здесь лежал ровный снег, словно и не было здесь никогда ничего. Молча, стиснув зубы, боярин глядел на это место, рука в меховой перчатке сжалась до хруста. Не уберег. Не выполнил наказ покойного старшего брата. Не оказался рядом в нужную минуту, не спас от огня. И представил он, как полыхал в том страшном пожарище великолепный высокий терем, как дотла сгорали спрятавшиеся в погребе жена и дети Данилы. Почувствовав, что его сейчас вырвет, Никита Романович ткнул легонько ногой возницу и набрал в грудь побольше воздуха. Сани тронулись, заскрипели по снегу.
Пришли скорбные вести и от сестры, Анны Романовны, жены князя Сицкого. Благо она и ее младшие сыновья были в слободе и спаслись. Трое старших же, Конон, Василий и Федор, будучи опричниками, участвовали в обороне Москвы и погибли разом. Молвят, Анна сходит от горя с ума, князь Сицкий спасает себя службой. Надобно бы навестить несчастную сестру. Но Анна Романовна уже не оправится от этого страшного горя, умрет весной следующего года…
Еще одна смерть до глубины души тронула боярина – в пожаре погибла его племянница, жена казненного Михаила Темрюковича, дочь Василия Михайловича Захарьина. Молодая красавица, которую Никита Романович любил как собственную дочь и частенько навещал, не смогла спастись и погибла со своим годовалым младенцем.
В памяти возникла последняя их встреча – боярин в последние годы после смерти Василия Михайловича старался навещать его детей. Приехал в полдень, к обеду. По обыкновению он был великолепен – высокий, крепкий, в застегнутом на все петлицы приталенном кафтане, в сафьяновых сапогах, борода с первой проседью аккуратно пострижена, длинные волосы убраны назад. Внешним видом племянницы был недоволен – взгляд тусклый, похудела, словно щепка. Расцеловал Марью, ее сына, подарил им небольшой сундук гостинцев.
– А я сегодня еду на Витебщину, будем с Федором Шереметевым новую крепость ставить на Нещердинском озере… Попрощаться заехал…
– Мы всегда рады тебе, дядя, –
