Держите пистолет. Он уже заряжен. Вам останется тольконажать указательным пальцем на вот этот крючок, когда я скажу: «Огонь!» «Пли!»или что-нибудь в этом роде. Выражения я никак подобрать не могу… Возьмите себяв руки! .. Я говорю – возьмите себя в руки, маразматик! Не то я вас возьму! Чтовам, впервой убивать, что ли?..
Опять последняя просьба? .. Ну, негодяй! Рассмешили вы меня.По-моему, это последний в моей жизни смех, что, согласитесь, странно. Да еще потакому бездарному поводу. .. Все последнее… Слова последние… вот они – моипоследние слова… А уж не из-за отыгрыша вы растягиваете остатки времени? Еслитак, то ошибаетесь, потому что время мое кончилось. Ваше же продолжается и ктознает: может быть, оно-то и есть теперь – чистое время возмездия! Мне, кстати,это уже неинтересно:
Все же мудро как устроено, что человек, хоть лопни он отлюбопытства, хоть трижды заложи душу Асмодею, а не прочтет ни строчки ни спервой, ни с последней странички из книги судьбы своей! Мудро это устроено. Мнелично, несмотря на мое чудовищное, почти полувековое и почти невыносимоеодиночество, всегда была отвратительна страсть гаданья… Вы считаете, что это –от страха… Я же полагаю, что всегда наличевтвовал в моей душонке инстинктсоответствия кресту ужасной судьбы. Своей судьбы, гражданин Гуров. А послушай ягаданье одной, скажем, своей подследственной цыганки и, возможно, стал бысоответствовать ее скорей всего пошлым предсказаниям: денежному интересу,радости е казенном доме, чертковой даме, трефовым хлопотам и прочей херне напостном масле. Вое это считается многими образом удачной жизни. Удачной, да несвоей.
Не заглянуть наперед, не заглянуть, чтобы жить, возможно, нерасхотелось, чтобы не расхотелось следовать сюда вот, к последним этим словам,к последней, отчаянно бьющейся в каждой жилочке моего существа, мысли – неужелине могло быть иначе?.. Неужели, Господи, неужели!!
Что у вас там за просьба, козел? Уцеплюсь-ка я, что ли,опять за лишнюю минуточку… Вас интересует, чем и когда кончились мои отношениясо Сталиным. Не скажу. Не могу говорить об этом. Этого больше нет и никогда небудет… Молча-ать!! Вы «несчастье» вот-вот уроните! Садитесь точно напротив…Так… И не вздумайте вымаливать прощения! Не прощаю. Слаб я. И слишком жирнобудет.
Молюсь за вас всех… мне уже смутно открывается мера того,чему надлежало бы следовать, перед чем никнут бесплодные страсти, заполнявшиегрудь, извращавшие помыслы, не принесшие мне утоления, и в чем мне повезло напоследок…
Я слышу свой голос, согласный с волей во мне того, чтозахотело в последние дни моей жизни быть выраженным радостно и печально.Безумный страх оглянуться неумолимо зовет меня сказать одно слово, которое я немогу выбрать из всего языка…
Проведите мысленную линию от дула до моего сердца. . .Смелей! Жаль, что до поросенка так никто и не дотронулся…
Я, кстати, не извиняюсь за вспышки гнева, грубости,ожесточения, за ругань и рукоприкладотво… Уверен, что все это – мелочи… Мелочи…
Не тряситесь же, черт вас побери!.. Если промахнетесь, я вамврежу по старой памяти промеж рог, не удержусь!.. Вытяните руку… Упритесьлоктем в стол…
Сердце мое так болит и ноет, что будь я двадцатилетнимщенком, сказал бы, что рвется куда-то из груди мое сердце… Правда, что рвется…
Прими меня, отец… Пойми мрак блужданий Моего разума инеистовство погибельной страсти… Пойми и прими, отец, мою бедную, безгрешнуюдушу… Нет ее вины в делах моих, лжи, лицедействе и казнях. Нет!
Как неповинен несчастный граф из детской книжки в принятиимной искушения местью, так и душа неповинна моя убитая, еще одна душа человека,прими ее, отец, если не бездыханна она в готовом к смерти теле, прими! ..
Бейте, Гуров!.. Стреляйте же!.. Стойте!.. Стойте!.. Я забыл…я забыл… Стойте! Я забыл сжечь тетрадку в клеточку! Я не могу допустить, чтобылюди узнали… стойте… что сказал дедушка… дайте мне ее сжечь… в интимный момент…
ба…
бу…
шке…
Коктебель – Пицунда – Вильнюс – Москва – Миддлтаун.
1977 – 1980 гг.
