— Так! — Коменданта поколачивало от возмущения. — Я думал, ты умная, кроткая!.. Небось Почтарке поверила! Что ляхам Украину продали и надо выкупать. Целое государство похитили и продали! Это ты понимаешь, а что жених твой в плену мается — понять не можешь. Или ты скупая такая? Может, тебе приданого жалко?.. Ладно, так Николаичу и скажу! А ты сиди, жди у моря погоды! Вот уж не думал!.. Между прочим, я избы не пожалел, из-за тебя спалил! Чтоб ваше величество в конюшне не нашли!
— Как из-за меня? — подхватилась она.
— Да так! С обыском шли, близко были. А чем отвлечь? Только огнем.
— И потому меня не нашли?
— Тушить бросились…
— Прости ради Христа, и верно глупая, не поняла сразу.
— Наплевать на избу! Надо Юрия Николаевича выручать.
— Добро, я отпишу Савелию Мефодьевичу, а ты сходи в Северное, отнеси ему весточку.
— Схожу, если польза будет.
— С малолетства слышала разговоры стариков, батюшки с матушкой, все собирались в мир выйти, — вдруг заговорила печально. — Сколько странников ходили посмотреть на мир и все нахваливали, мол, жизнь там веселая, радостная. Люди ходят и смеются, детей много по улицам, а ересь анчихристову никонианскую всю вытравили и опоганенные храмы разрушили. Народ по домам молится, как и полагается, втайне от чужих глаз, — истинно по древлему благочестию, будто первые христиане. Скажут эдак, вот наши и засобираются. Один лишь Клестя-малой усомнился, поспорил с братией и отправился правду искать… Да неужто у остальных странников глаза не видели и уши не слышали?
Она не ждала ответа на свой вопрос, вздохнула тяжко, достала из котомки тоненький свиток бересты, развернула, разгладила и стала писать, точнее, выдавливать значки спицей для вязки носков. Комендант не утерпел, заглянул через плечо: какие-то крючки хвостами вверх и вниз, параллельные насечки, вилюшки — филькина грамота.
Все письмо уместилось в четыре строчки.
Он не стал ждать автобуса и поехал в Северное на попутном лесовозе. И лишь по пути вспомнил, что не отдал боярышне паспорт, а самое главное, не спросил, зачем она обрезала жеребцу хвост и гриву. А сделала это она потому, что только ее поведение не поддавалось никакой логике.
Как человек искушенный и многажды битый, он на чудеса не надеялся и по дороге прикидывал новые варианты освобождения Космача. Вспоминал своих бывших начальников из контрразведки, людей, когда-то влиятельных и всемогущих, но все упиралось в десятки вопросов. Жив ли кто из них? И если кто жив, способен ли что сделать? А если, как он, сидят в глухих деревеньках, объявленные столпами тоталитарного режима? Кое-кого разыскать можно, да ведь самому ехать надо, сколько времени уйдет…
В поселок он приехал поздно вечером, разыскал дом местного егеря Савелия Мефодьевича, и прежде чем войти, пару кругов нарезал, проверяя, нет ли хвоста. Хозяин уже спал, встретил настороженно и пока не получил весточку, за порог не пустил. Потом свечку зажег, развернул берестинку, прочитал каракули, тут же ее поджег и в печь бросил.
— Обожди тут, — сказал. — Сейчас приду.
Ушел во двор и вернулся только минут через десять, принес кожаный мешок в хозяйственной сумке, не очень большой, но увесистый. Ни слова не сказал, насыпал для вида сушеной рыбы и вручил.
— Автобус завтра в шесть, приляг тут на лавке. — Бросил полушубок. — Гляди, не опаздывай. Кланяйся от меня.
Лег на кровать и почти сразу захрапел.
Комендант догадывался, что лежит под рыбой, и до утра глаз не сомкнул. Утром встал пораньше, собрался и вышел на цыпочках, чтоб не будить хозяина. По дороге на автовокзал не вытерпел, забрел между поленницами дров возле кочегарки, присел, будто по нужде, и развязал шнурок на мешке. В нем оказалось три разных по размеру кожаных кисета, набитые плотно и перевязанные тонкими жилками. Он распутал узлы только на одном, растянул горловину — добрая пригоршня монет, пересыпанных древесной трухой, вероятно, чтоб не терлись. Другие мешочки лишь прощупал, спрятал все назад, засыпал сверху рыбой и сразу пожалел, что не взял обрез.
Теперь бы только «нарком» приехал да пошевелился, чтоб золото на деньги обменять и поскорее выкуп заплатить!
Утренние пассажиры были сонные, на Коменданта никто внимания не обратил, так что доехал благополучно и для порядка на мочевую точку зашел позавтракать, а заодно попросил телефон, чтоб в город позвонить. Раз пять набирал номер Артема Андреевича — никто не отвечает, будто вымерли. Расстроенный, без всякой осторожности пошел в деревню: наблюдатели днем наверняка теряли активность и отсыпались где-нибудь.
Ни в Холомницах, ни возле дома Космача ничего особенного не заметил. Конь ржал, так ведь непоеный и некормленый со вчерашнего дня, хорошо, двери не съел…
Не заходя в избу, сразу проскользнул в конюшню, оттолкнул жеребца от двери.
— И что орешь, дурень? Сейчас вернусь, и будет тебе всего вволю. Хозяина твоего выручим, вот что главное!
Он радовался сам и ждал ответной радости, однако боярышня кинулась к нему чуть ли не в ноги, не поздоровалась, не поклонилась.
— Слава Тебе, Христе Боже наш! Вернулся!
— А что бы это я не вернулся? — довольно спросил Комендант. — Или подозревала, убегу с золотом твоим?
— Сегодня ночью будто громом поразило! Беда пришла, совсем близко! Подумала, тебя по дороге ветрели да схватили.
— Как раз! У них хваталка еще не выросла, чтоб меня брать!
— Все одно, чую… Они где-то рядом! Помолиться бы, но не могу из-под земли. Вот был бы где тут поблизости камень намоленный, побежала бы, встала и молилась. Услышал бы меня Господь и отступила беда. А нынче кто меня слышит? Будто в могиле я…
— Это у тебя от подземной жизни, — успокоил больше самого себя. — Главное, я приданое твое привез, обменяем на доллары и выкупим Космача, раз по-другому нельзя. А вернется Юрий Николаевич, и радость к тебе вернется!
— Ох, тревожно мне…
— Заждалась ты, засиделась, боярышня. — Комендант говорил весело. — Но ничего, рано утром выйдешь на волю, я скажу когда. И поглядишь: весна кругом, и какая ранняя. Ручейки бегут и солнышко доброе, быстро снег сгонит. Становись где хочешь и молись без всяких камней. Хлопот много, а то я бы сводил тебя за деревню, там один косогор есть красивый. Бывало, приду туда и счастья на целый день. Одно время я жил там тайно, пещерку в угоре выкопал и неделями ночевал. Днем по лесу хожу да по берегу и все слушаю, слушаю. Иногда чайки прилетают и поют. Люди говорят, мол, ничего хорошего, разве это песни, галдеж да крик. Оно и верно, здешние чайки речные, мелкие, не то что океанские…
Боярышня от его слов вроде бы немного успокоилась, но вдруг снова встрепенулась.
— Агриппина Давыдовна мужа своего искать ходила! След, правда, растаял совсем, но она чутьем скрозь прошла. И по лесу, и по дорогам его, бедного, водили да палками били. Все пытали, где он меня прячет. А дед Лука не выдал, как его не мучили, укрепился и насмерть стоял. Так они его на реку привели, на лед, и там еще пытали, в воду головой опускали, все равно выстоял. И врагов своих не проклинал, а так говорил: «Не взять меня вам никакой силой, никакой пыткой, зря токмо стараетесь, ибо дело ваше ложное, а правда за мной». Истинно, как святой говорил. А когда есть хоть один праведник на город, мир сей спасется. Так его там на льду и убили от ненависти и бесовской страсти да в майну сбросили.
