– А я что говорю! – Острогляд толкнул соратника в плечо. – Не обсчитался я, мне двадцать семь, а я в тот год как раз родился, как вы ездили.
Гости переглядывались с разочарованным видом.
Острогляд был чем-то вроде знамени грядущего похода: многие знали, что он родился в тот самый год, а значит, срок выйдет, как ему сравняется тридцать и он достигнет полного расцвета сил. Но сам его возраст вычислялся старшими родственницами через длинную цепь памятных вех: «За двадцать лет до того князь Олег в Киев пришел…» – «Нет, двадцати еще не было! Шел пятый год, как помер дед Докука, а в тот год Волошке было семь, я помню, а он родился только на третий год после свадьбы…» – «Да ладно, на третий! На второй! Ты, мать, память пропряла всю!»
И на княжьих пирах дружина все чаще заговаривала о будущем походе.
Но князь Олег не поддерживал эти разговоры.
– Вещий, а также под рукой его бывшие светлые князья и великие бояре заключили мир с греками навечно! – напомнил он. Отец еще в детстве выучил его читать «моравские руны», и он всегда мог убедиться в этом собственными глазами. – Ваши отцы клялись на своем оружии не нарушать мира никогда.
– Отцы и не нарушили! – отвечали ему. – Да отцовы веки вышли, новые грядут. А мы, сыновья, клятв грекам не давали!
– Но отцы клялись Перуном и Велесом! Боги наши бессмертны, и для них тридцать лет…
– Боги простят! Уж богов своих мы долей в добыче не обидим. Будут им и «божьи сорочки» из паволок багряных, чаши золотые и быки тучные, а пожелают – девы и отроки молодые! Ждут от нас боги даров дорогих, а за то пошлют нам великие милости, земле плодородия, потомства и скота умножение!
И все кричали, стучали по столу черенками ножей, чашами и питейными рогами. Боги толкали их в поход на богатые греческие земли. Боги, которые тем больше обещали дать, чем больше им приносили земных даров.
Иной раз Олег задумывался: а есть ли вообще какие-то боги у этих людей, что сидели за длинными столами в гриднице Вещего?
Вон Сигге Сакс – приятный с виду человек с добрыми глазами. Когда в последний раз ходили на деревлян, он со своей дружиной сжег два или три городка со всеми жителями и добром – ему было весело, и плевать на добычу!
Дружины привлекают таких людей со всего света: что в мирной жизни преступление, чреватое в лучшем случае изгнанием, в походе, – великий подвиг, обеспечивающий почетное место на пирах. И едва человек выйдет из-под власти рода, держащего в крепкой узде обычая и порядка, на волю порой вырываются такие чудовища, каким место, казалось бы, лишь в самых древних старинных сказаниях. И не верится, что в наш устроенный век такое возможно.
Рядом с Саксом притулились купцы: Гудила Скрипун и жид Саврила Булартай, из волжских булгар родом. Оба – с масляными глазами и беспокойными улыбками. Они из тех, что вечно вьются рядом с людьми вроде Сигге, скупая у них по дешевке пленников, скот, полотно, зерно из захваченных припасов. Одному их товарищу прошлой осенью на пиру у Свенгельда выпустили кишки – наутро, протрезвев, никто не помнил почему и за что.
«Не дрожи, прорвемся!» – хлопает Гудилу по плечу в пьяном дружелюбии Требимир Кровавый Глаз. И Гудила всем видом изображает: мужики, я с вами, я весь ваш, только мне страшно…
– Да мы… Да я… – ревет где-то в том конце Руалд. – Что эти греки! Я Рагнара Лодброка видел… маленьким!
Какой толк рассказывать им о непревратной дружбе и доброй воле?
Их души должны переродиться, чтобы они стали способны применить добрые чувства не только к своим соратникам, но и ко всем людям.
Это могла бы сделать Христова вера… но этот путь они отрезают себе, убивая христиан и разоряя храмы.
Они не преступят клятвы, данной на оружии, с именами своих богов.
Даже самые бессовестные из них почитают единственного бога – свою удачу, а у этого бога есть одна заповедь: «Не зарывайся». Обычно они понимают, когда заканчивается отведенный тебе запас удачи и надо какое-то время посидеть тихо. Поэтому выждут окончания тридцатилетнего срока, которое отодвинет прежнюю славу в область преданий и станет требовать ее обновления.
И никак им не объяснить, что их право пойти в новый поход вовсе не означает обязанности это делать. Они считают себя обязанными «перед родом, богами и предками». И их поддержат все князья и великие бояре племен и родов, собранных под рукой Вещего. Все князья и воеводы, сидящие в ключевых точках торговых путей, слишком хорошо помнят свое происхождение от «морских конунгов»: мир все еще видится им нивой, которую сеяли другие, а они могут прийти и сжать урожай своими острыми мечами. А кто останется там, оросив пашню побед дождем горячей крови, – того вознаградит вечная слава… на следующие тридцать мирных лет.
Олег уже не раз обсуждал эту заботу с родичами: Предславом и Ингваром.
Эти двое, старый и молодой, будто воплощали соперничающие силы, которые тянули в разные стороны Олега, а с ним и всю Русскую землю.
Предслав был против нового похода, как и вообще против любой вражды руси с греками. Он мечтал о том, чтобы Олег по примеру Ростислава Моравского попросил у греков учителей Христовой веры для русов и словен, дабы постепенно сделать их христианским народом, другом и братом христиан: греков, франков, саксов, фризов, болгар, моровлян. Его поддерживали не только христиане, но и многие богатые торговцы, для которых война была разорением: ведь она прерывает торговые пути и наполняет их разбойниками. Конечно, если поход будет очень удачен, можно выговорить право беспошлинной торговли, а это увеличит прибыли. Но при ином исходе можно лишиться и того, что есть.
А Ингвар был вождем тех многочисленных варягов разных языков, всей этой руси, которая предпочитала покупать без денег и вспахивать пашню славы железом мечей. Ворваться в богатый край, похватать все, что можно, остальное сжечь, угнать в полон, продать – и долго потом хвалиться на пирах золочеными кубками, перстнями, цветным платьем да своей славой! А кому не повезет в бою, будет делать то же самое, но уже на пиру в Валгалле. И там Руалд вновь встретит Рагнара Лодброка, которого «видел… маленьким», никогда не уточняя, кто из них двоих был маленьким в те незабвенные дни.
Что им терять? Они могут только приобрести.
В душе поддерживая отца, Олег пытался переубедить Ингвара, напоминая, что ведь не всякий поход бывает удачным. И греки – не беспомощные овцы, которых может резать, обдирать и жарить всякий, у кого сыщется нож. У них и пешее, и конное войско – не чета сброду, что горазд воевать на пирах с пивом!
– Мы не пойдем туда по суше, а на море их конница нас не достанет! – смеялся Ингвар.
– На море! Вы думаете, что во всем свете никто, кроме вас, не умеет ходить по морю? Греки строят дромоны, где на каждом по сто двадцать гребцов в два ряда, один выше, другой ниже! А то и сто шестьдесят. У них две мачты и два руля. Они перетопят вас, как котят!
– Нас? – уточнил Ингвар. – Значит, сам ты твердо решил в походе не участвовать?
