Юнг в твидовом костюме и белом халате казался на фоне Пилигрима тусклым до безобразия. А поскольку он не выспался, лицо у него было серое и усталое. Однако он попытался собраться с духом и хотя бы сделать вид, что готов к очередному сеансу.
— Кесслер сказал, что вам подарили голубей.
— Верно.
— Могу я спросить — кто?
— Фаулер.
— Боюсь, я не знаю этого слова. Фаулер?
— «Фаулер» по-английски значит птицелов. Человек, который ловит, содержит и продает птиц.
— Ясно. Значит, своего имени он не назвал?
— Верно. Просто птицелов.
— Вы можете объяснить, почему он прислал вам голубей?
— Нет. Возможно, он узнал о моей беде.
— Что вы имеете в виду?
— То, что я узник. В конце концов, птицы, даже в клетке, это символ свободы.
— Как вы думаете, мистер Пилигрим, откуда неизвестный птицелов прознал о вашей беде?
— Это же очевидно. Я выключен из жизни.
— Значит, по-вашему, здесь жить нельзя?
— А по-вашему; можно?
— Конечно. Я провожу тутбольше половины своей жизни.
— А вторую половину где?
— Дома.
— Мне кажется, вы хотели сказать «на воле», доктор. Вы проводите здесь половину жизни — но не забывайте, что я-то сижу туг все время!
— И, естественно, вам это не по душе.
— Я даже отвечать не буду.
— Почему вы называете себя узником?
— Разве я могу уйти отсюда в любой момент?
— Когда поправитесь — несомненно.
— А когда я поправлюсь? Когда я так решу — или вы?
— Я, конечно. Иначе и быть не может. Мне сейчас куда легче судить о вашем душевном здоровье, чем вам.
— Что такое «душевное здоровье», черт побери? Звучит как название болезни.
— Возможно, — рассмеялся Юнг. — Для некоторых людей это действительно болезнь.
— Для кого, например?
— Для тех, кто живет предельно скучно из-за отсутствия воображения.
— И дальше что?
— Дальше? — переспросил Юнг.
— Говоря о «душевном здоровье», с кем вы собираетесь меня сравнивать? С теми, кто живет предельно скучно? Надеюсь, что нет.
— Я буду сравнивать вас с тем потенциалом, который вы могли бы реализовать.
— У меня нет такого потенциала, и он меня совершенно не волнует. Разве что в одном аспекте. Я был бы счастлив, если бы мог умереть.
— В таком случае, вы нездоровы.
Пилигрим отвел взгляд.
— Вам это никогда не надоедает, доктор? — спросил он. — Вы никогда не устаете?
— Бывают моменты, конечно.
— А у меня не бывает моментов! Это постоянное состояние. Я всеми силами пытался доказать вам, что жил вечно, но вы не верите мне. Не хотите верить. Знаете, это очень утомляет…
Юнг встал и подошел к окну.
— Почему, имея столь разнообразные таланты и такой потенциал для достижения истинного величия, вы не хотите жить?
— Нет у меня никакого потенциала.
— Есть. Сами знаете.
— Когда-то, возможно, был. Но не теперь. У меня его нет, и мне все равно. Я хочу только смерти.
— Вы говорите, что жили вечно?
— Да.
— Как вы можете в это верить?
— Вера тутни при чем. Я просто знаю.
— Тогда объясните мне одну вещь. — Юнг вздохнул и повернулся к Пилигриму спиной. — Если ваше бессмертие заключается в том, что вы прожили много жизней — как вы утверждали на предыдущих сеансах, — откуда вам знать, что, покончив с этой жизнью, вы прервете череду остальных? А может, вы просто родитесь заново в другом обличье? Или вам хочется свести счеты именно с вашей теперешней жизнью?
Пилигрим молча уставился на свои руки.
— Когда-то я только надеялся, — наконец промолвил он. — Надеялся и молился, чтобы очередная смерть стала окончательной. Абсолютной. Но теперь у меня появилось нечто большее, чем надежда. У меня есть основание верить в возможность настоящего конца.
— Какое основание?
Пилигрим посмотрел на Юнга.
— Я уверен, что вы не отдали бы мне письмо Сибил, если бы не прочли его сами. Следовательно, вы знаете, что ее призвали.
— Призвали?
— Ну, отозвали домой, если хотите. Посыльные явились, чтобы доставить ей сообщение. Ее миссия окончена.
— Я не понимаю.
— Она была моей свидетельницей. Защитницей. Связующим звеном с Другими. Раз необходимость в этом отпала, вполне возможно, что меня тоже скоро призовут.
Юнг решил сменить тему.
— Вы любили леди Куотермэн?
— Да, по-своему. Хотя не в физическом смысле. Она во многом была мне ровней, так что наши отношения не могли сложиться иначе.
— Вы способны объяснить мне, что это значит?
— Сомневаюсь.
— И все-таки попробуйте, пожалуйста.
— Я постараюсь.
Пилигрим уселся в кресле поудобнее.
— В каком-то смысле она была мне сестрой. Первым человеком, которого я встретил в своем нынешнем воплощении. Хотя мне не нравится слово «воплощение». Есть люди, которые рождаются заново. А другие, вроде меня, просто живут одной жизнью, а потом другой. В основном наша личность остается той же самой, и мы живем вечно. Процесс не прекращается. Ты просыпаешься- засыпаешь — и просыпаешься снова в разных обличьях: то слепого старца, то испанского пастуха, то английского школьника. Именно поэтому мы хотим умереть и положить всему конец. «Рождение наше — только сон», доктор Юнг, «похожий на забвение. Душа зайдет за горизонт, погаснув в отдалении. Она вела нас, как звезда — и снова канет в никуда» («Обещания бессмертия», стихотворение аглийского поэта У.Вордсворта (1770–1850). Так сказал мистер Вордсворт, и был прав. Он также сказал: «Господень мир, его мы всюду зрим» («Господень мир…», пер. В.Левика), — И снова был прав. Я устал повсюду зреть Господень мир. А мир устал от меня.
Юнг, естественно, отметил про себя упоминание об испанском пастухе. Они никогда не говорили о Маноло, поскольку темы дневников Карл Густав пока не касался.
— Вы сказали: то в обличье испанского пастуха, то слепого старца. Что это были за люди?
— Слепого старца вы знаете наверняка. Его — то есть меня — звали Тиресием. Пастух? Я едва его помню, но имя не забыл. Маноло.
Юнгу стало не по себе. Он отвернулся.
— Что с вами, доктор Юнг? — спросил Пилигрим.
