монаха церковь признает святым.
– Он убил монаха? – ахнула Брунхильда. – Но за что же?
– Барон, когда принимал образ звериный, не различал, монах перед ним или ребенок, он даже своего лучшего друга убил, кавалера Рёдля, оторвал ему голову.
– О господи! – Брунхильда и женщина, что была с ней, стали креститься.
– Это только ваши слова, – заметил обер-прокурор.
– Священник моего прихода отец Семион и мой прапорщик то слышали, а священник еще причащал и исповедовал барона перед смертью, – рассказывал кавалер. – Мой прапорщик стоит за этой дверью, его можно будет допросить прямо сейчас.
– Даже если это и так, – произнес неизвестный господин, – отчего же вы не предали барона суду, отчего не привезли сюда в Вильбург?
– Если бы я и передал барона, так только святой инквизиции, судить таких, как барон, ее прерогатива. Об этом намерении я фон Деницу и сказал.
– И что же он? – спросил герцог, это дело очень его интересовало – то было видно.
– Он стал просить меня не отдавать его попам.
А вот тут все понимающе молчали, и Волков продолжал:
– Он стал просить меня о смерти, смерти благородной, говорил, что не хочет, чтобы попы измывались над ним, не хочет всеобщего осуждения. Барон сказал, что готов умереть от рыцарской руки. И другой рыцарской руки, кроме моей, там не было.
– И вы согласились? – уточнил герцог задумчиво.
– Я знаю, что святые отцы на меня нынче очень злы, что мне еще непременно скажется, – немного подумав, отвечал кавалер. – Им бы очень хотелось судить зверя перед своей паствой. Но барон пришел мне на помощь по первому моему зову и дрался со мной плечом к плечу там, у оврагов. Я не смог ему отказать, хотя знал, что долг мой – передать его Святой комиссии. Я выполнил его просьбу – я убил его сам.
– Это был благородный поступок, – сказал барон фон Виттернауф, и кажется, его высочество едва заметно кивнул головой, соглашаясь с замечанием барона.
«Хороший знак».
– Тем не менее вы дерзки и своевольны, – вдруг оживился герцог, – вы ослушанием своим давали поводы всяким иным вассалам не слушать меня.
И тут кавалер понял, что пришло время для второго его козыря.
– Ваше высочество, не могли бы вы поглядеть бумаги, что я привез? Сии бумаги не должно видеть более никому, кроме вас, и я дам вам пояснения, которые, надеюсь, удовлетворят вас.
Все стали переглядываться, смотреть на герцога, господа были возмущены, а тот казался заинтригованным и сказал:
– У меня нет секретов от собравшихся, это мои доверенные лица.
– Не сомневаюсь, – произнес кавалер, – но эти господа – не мои доверенные лица, и у меня есть от них секреты, поэтому эти бумаги я могу показать только вам, ваше высочество. – Волков достал два небольших письма и держал их в руках. – Вам я давал вассальную клятву, поэтому только вам могу их показать.
Вот теперь герцог уже не мог удержаться, любопытство одолевало его, а Волков не подходил к столу, так и держа бумаги в руке.
– Мне встать и подойти к вам? – наконец спросил курфюрст.
– Если это не затруднит вас, ваше высочество, – отвечал кавалер, и не думая приносить ему бумаги.
Его высочество подошел к Волкову, и тот немедленно передал курфюрсту письма.
– От кого эти письма? – спросил герцог, разворачивая первое письмо.
– Я думаю, вы догадаетесь по прочтении, – отвечал ему кавалер.
И герцог стал читать письма, которые писал Волкову архиепископ Ланна. Да, это были письма от него. Прочитав первое письмо, герцог взглянул на кавалера, он уже все понимал, и спросил:
– Это его рука?
– Да, его канцелярия пишет иначе, – отвечал Волков.
Герцог стал читать второе письмо. И во втором письме было то же самое, что и в первом: в обоих письмах архиепископ просил кавалера не униматься, а продолжать распрю с горцами, чтобы война перекинулась на земли Ребенрее.
Дочитав письмо, курфюрст вновь поднял глаза на кавалера. Волков боялся, что герцог не поверит в подлинность писем, ведь там не было подписи, но герцог, зная нрав архиепископа, сразу поверил, он лишь спросил:
– Могу ли я забрать эти письма?
– К сожалению, нет, я обещал их сжечь, с вашего позволения, монсеньор, я сожгу их, – отвечал кавалер.
Герцог кивнул, отдал ему письма и спросил:
– Значит, вы дали вассальную клятву мне, но продолжали служить курфюрсту Ланна?
– Да, – честно признался Волков. – Но больше я архиепископу ничего не должен, теперь у меня лишь один сюзерен, один сеньор – это вы, ваше высочество, и я приложу все силы, чтобы доказать вам свою преданность.
Тут из-за спины герцога вынырнула графиня, подошла она так тихо, что мужчины за разговорами ее не замечали до самого последнего момента.
– Душа моя, – спросил герцог, увидав ее, – что вам угодно? У нас тут разговоры мужские, вам то будет скучно.
– Решается судьба брата моего, мой господин. – Графиня взяла герцога под руку. – Разве это дело меня не касаемо?
– По-моему, даже в моих конюшнях уже не осталось дел, что вас не касаемы, – отвечал курфюрст, не отводя глаз от прекрасной графини.
Он не мог ее прогнать, он продолжал на нее смотреть.
И Волков смотрел на Брунхильду, комкая перчатку, он вспомнил, как эта прекрасная женщина еще недавно лежала перед ним на краю кровати с подобранными подолами и раскинутыми ногами, во всей своей бесстыдной красоте.
«Господи, она опять намазалась зельем Агнес. Не иначе аж голова кругом от нее, бедняга герцог!»
А графиня, обворожительно улыбаясь, заглядывая в глаза и не выпуская его руки, говорила курфюрсту:
– Господин сердца моего, вы уже простите братца, он не злой человек, но суровый, он может быть верен вам, и где вы еще такого генерала сыщете, вон как он всех бьет, никто с ним сладу не имеет.
– Любовь моя, – герцог млел, все не отрывая от нее взгляда, – я бы и рад, не посмел бы вам, моя душа, отказать, но как же я прощу ослушника без назидания другим. Иные, то увидав, скажут: «И я тоже буду озорничать, и курфюрст мне не указ, он меня простит, не покарает». Вот почему не могу я спустить обиды братцу вашему.
Тут кавалер понял, что пришло время для последнего его козыря, и заговорил:
– Ваше высочество, в пределах, что вы мне жаловали, строю я дороги, амбары и причалы на реке, скоро то место будет торговое, прибыльное, купцы из Малена просят меня о разрешении там торговать, уже купцы и из Вильбурга едут, горцы ко мне везут лес, уголь, деготь и поташ. Будет Эшбахт землей обильной, и для вашего высочества
