я кое-что там строю уже.
Тут герцог оторвался от прекрасной Брунхильды и посмотрел на кавалера.
– Для меня? И что же вы для меня там строите? Уж не амбар ли какой? Уж не лавку какую? – Он даже улыбнулся.
– Не лавку и не амбар, – без всякой улыбки отвечал кавалер. – Велел я своему архитектору построить до зимы для вашего человека таможенный пост. Пусть будет в земле моей ваша таможня. Если дело торговое в Эшбахте пойдет, то и вам, ваше высочество, серебра прибавится.
Вот тут герцог улыбаться перестал, Карл Оттон Четвёртый, герцог и курфюрст Ребенрее, никогда не улыбался, когда дело касалось денег. К серебру он относился весьма серьезно. Это предложение, эта мысль кавалера ему понравилась и уже поколебала его желание наказать ослушника, Волков сразу это понял, и Брунхильда тоже это поняла.
– Таможня? – переспросил курфюрст.
– Да, ваше высочество. С вашим гербом и правом досмотра всех прибывающих в Ребенрее товаров.
– И для этого нужно всего лишь простить моего брата, – вступила в разговор красавица. – Уж простите его, друг мой сердечный, он вам еще пригодится.
Да, вот уже дурное настроение герцога растаяло, он был готов простить.
– Но как же… Не могу я вот так взять и простить. – Курфюрст все еще сомневался. Вернее, он уже искал способ разрешить дело прощением, но так, чтобы никто не усомнился в его силах. – Не знаю даже я, как мне объяснить это людям моим, чтобы доброту мою не сочли за слабость…
– Так сие легко разрешить, – предложила графиня, – возьмите да наградите брата моего, а не наказывайте.
Волков посмотрел на нее настороженно, а герцог удивленно, он и спросил ее:
– Как это – наградить? Что вы такое говорите? Я наказать его должен, а не наградить! Наказать за своеволие!
– Так в том и хитрость, вы возьмите, мой господин, да наградите его, как будто никакого своеволия и не было, а все было по вашему с ним тайному уговору.
– Ничего не понимаю! – Герцог покачал головой.
– Коли наградите его, то все подумают, что у вас и у брата моего был меж собой тайный сговор и что бил он горцев по вашему наущению, а ваша с ним вражда являлась лишь видимостью, чтобы все думали, как будто свару с горцами затеял он сам, а вы тут ни при чем. А теперь, как дело миром закончилось, и вам больше таиться нет нужды – и вы его награждаете.
– Это весьма мудро, – заметил Волков. – И об этом деле я буду всем говорить, что вы мне сию войну поручили тайно и тайно меня поддерживали, что вы и есть истинный победитель горцев.
Герцог смотрел то на кавалера, то на графиню, на его лице виделась растерянность, не присущая этому твердому и умному человеку.
– Какой коварный ум у вас, душа моя, – наконец произнес он. – Вы сами то придумали?
– Сама, – отвечала графиня, явно польщенная таким замечанием. – Так уж наградите братца, и все завершится благополучно, и все мы счастливы будем. А награда ему большая не нужна, ни серебра ему не требуется, ни земель с мужиками.
– И что же ему нужно? – спросил герцог.
И тут первый раз за все это время Волков почувствовал облегчение, словно камень с души упал. Брунхильда сделала свое дело: герцог больше не желал его наказывать.
– Так хоть титул ему дайте, пусть все удивятся. Братцу честь великая, а вам, мой господин, то обойдется лишь в стоимость чернил, – говорила красавица.
А Волков добавил:
– Да, мне будет великая честь, а нашему другу архиепископу Ланна от этого приключится большая изжога.
От этой простой мысли про архиепископа герцог вдруг даже стал улыбаться. Это ему очень понравилось.
– Хотел мне, значит, курфюрст Ланна устроить войну, а устроил мир с хорошим торговым договором. Что ж, изжога для ланнского попа стоит титула. – Герцог, все еще улыбаясь, повернулся и направился к столу, на ходу отдавая распоряжение: – Господин канцлер!
– Да, ваше высочество, – отозвался фон Фезенклевер, вставая.
– Запишите в разрядной книге Ребенрее, что с сего дня кавалер Фолькоф фон Эшбахт будет еще именоваться титулом барона, отныне он барон фон Эшбахт.
– Барон фон Эшбахт? Барон?! – удивленно переспросил канцлер улыбающегося герцога. – Господин Эшбахт теперь барон?
– Да, я дарую кавалеру Эшбахту и его детям право на титул. А вам, господа, я потом все объясню.
А господа, что пришли судить Волкова, сидели с каменными лицами, они ничего не понимали, лишь поглядывали на графиню: не иначе она это устроила.
Волков же низко поклонился герцогу.
– Ваше высочество…
– Я слушаю вас, барон, – отвечал курфюрст.
– Я думаю построить замок на берегу реки…
– И?
– Я думал назвать его Рабенбургом.
– А, «Замок ворона», хорошее название, под стать вашему гербу.
– Именно.
– Я понял. – Герцог повернулся к канцлеру. – Пусть отныне кавалер Фолькоф фон Эшбахт зовется бароном Рабенбургом. Так в разрядную книгу и запишите.
Канцлер, не произнеся ни слова, поклонился. А герцог взял графиню под руку и сделал Волкову знак идти за ними.
Курфюрст вышел на балюстраду, туда, где собрались люди, остановился с графиней перед ними, ответил кивком на их поклоны и произнес:
– Господа, сегодня приема не будет, мы с графиней утомлены и идем обедать. – Он повернулся к кавалеру и указал на него рукой. – Кстати, прошу вас знакомиться. Это кавалер Фолькоф фон Эшбахт, барон фон Рабенбург.
Волков хоть и не ожидал этого, но сразу нашелся – он низко поклонился всем господам, что собрались тут. А те господа стали ему в ответ кланяться. Кланялись, а в глазах их было недоумение и… неприязнь. Волков понимал их: никто не любит выскочек. Впрочем, ему было все равно. Он сегодня же, сейчас же собирался ехать в Эшбахт. У него была уйма дел – до Рождества не переделать.
