«Бродячего энтузиаста» в годы НЭПа в Москве. В начале века Пронин служил, если не ошибаюсь, помрежом в Художественном театре. Тогда же не без успеха играл там и В.Э. Мейерхольд царя Ивана Грозного. Мейерхольд еще не был режиссером, но очень мечтал о режиссерской работе. И вот как-то, рассказывает Пронин, Станиславский обращается к нему и говорит: «Если вы сегодня не заняты после спектакля, я хотел бы с вами поговорить. Поедем ко мне домой…»
По дороге они оба молчали, а когда приехали, Станиславский провел Пронина в свой кабинет, усадил в кресло, тщательно задернул портьеры на окнах и дверях, зажег настольную лампу с большим абажуром, из-за чего комната погрузилась в приятный полумрак. «Что за таинственность?» – подумал Пронин. «Чего он хочет от меня. Даже странно»… Но это было еще не все. Станиславский достал из книжного шкафа бутылку французского красного вина, поставил ее перед Прониным и сказал: «Пейте, прошу Вас». Тут Пронин совсем растерялся и подумал: «Ну, значит разговор будет какой-то чрезвычайный, раз Константин Сергеевич, который никогда не пьет, поставил мне бутылку»… Константин Сергеевич начал так: «Я пригласил вас, чтобы посоветоваться по поводу одного очень интересующего меня дела»… И Пронин отметил про себя: «Станиславский советуется с Прониным. Недурно получается…» И дальше Станиславский изложил свой план создания театра-студии, которая, являясь филиалом МХАТ, должна была готовить кадры мхатовцев, но не только актеров, но и режиссеров, и художников, и всего обслуживающего персонала. В Студии создается такая ячейка, «малого МХАТа», которая направляется в какой-нибудь город, хотя бы в Саратов или Казань, там развертывается, как МХАТ № 2, вооруженный системой Станиславского, и при этом в своей художественной деятельности, также как и финансовой, находится под полным контролем дирекции Московского МХАТа, являясь его «дочерним предприятием». Потом отпочковывается от студии, театральной фабрики, другая ячейка – МХАТ № 3 и направляется также в какой-нибудь город. Потом следующая и так далее. Все они находятся в административном подчинении МХАТу №1 и экономически от него зависят, так как центральная касса всей этой художественной организации находится в Москве. Всеми этими малыми МХАТами руководит московский художественный совет. Какие цели преследует эта театральная организация? Борьба с провинциальным безвкусием и пошлостью, насаждение высокого искусства, поднятие театральной культуры. Сейте разумное, доброе, вечное на театральной почве.
«Ну и ну, – подумал Пронин, – Молодец Алексеев! Широко хватил: Всероссийский театральный трест!». А вслух сказал: «Это великолепная идея, Константин Сергеевич: создать Всероссийский МХАТ! Я горячо одобряю и поддерживаю эту мысль».
«Да, но прошу вас пока держать это все в полном секрете. Я поделился с вами моей мечтой, зная, что вы сторонник всяких смелых экспериментов»… («Откуда у него было такое мнение обо мне – не знаю. Он никогда до этого со мной так обстоятельно и долго не разговаривал», – признался Пронин).
Поскольку в студии все должно было быть молодое и новое, встал вопрос и о новом режиссере-постановщике для нее. «Что вы думаете о Мейерхольде?» – спросил Станиславский. «Мне кажется, он очень способный и будет полезный для студии». Пронин с удовольствием согласился, что Мейерхольд будет там вполне на месте.
Так рождалась студия, которой все же так и не суждено было родиться. О дальнейшей ее судьбе рассказывал С.А. Попов. Его Станиславский пригласил директором-распорядителем студии. Встал вопрос о деньгах. Подсчитали, что для начала надо иметь не менее ста тысяч рублей. Решили обратиться к московским тузам, к купечеству. Договорились, что студия будет иметь статус: «товарищество на паях». Установили, что стоимость одного пая – десять тысяч рублей. Тузы (не помню, кто именно) внесли паи и дело началось. Впрочем, внесли паи все, кроме Станиславского. Когда Попов напомнил ему о пае, то получил ответ, что все вложили денежные паи, а он, Станиславский, вносит свой творческий пай, который стоит, конечно, дороже, чем десять тысяч рублей…
Для открытия студии готовилась пьеса «Шлюк и Яу» в постановке Мейерхольда. Художник С. Эйзенштейн. Был декабрь 1905 г. Бастовали заводы. Стреляли пушки. Дрались на баррикадах. Тем не менее, была назначена генеральная репетиция, на которую пришел Станиславский. Он вошел в зрительный зал вместе с С.А. Поповым, когда репетиция уже началась. Они остановились у задних дверей. Постояв немного, Станиславский тихо сказал, как бы про себя: «Нет, это не то. Это нельзя…». Все же он досмотрел репетицию до конца, а потом пригласил весь руководящий состав студии в кабинет и сделал такое заявление: «Господа, когда на улицах Москвы грохочут пушки – искусство должно молчать. Мы не можем открыть наш театр, когда на улице льется кровь…» и т.д. Потом с таким же заявлением он обратился ко всему составу студии и объявил о ее закрытии на неопределенное время. Театр-студия на Поварской прекратила свое существование.
Что же произошло? С.А. Попов объясняет это так: когда Станиславский увидел работу Мейерхольда, он сразу понял, что Мейерхольд не его последователь, что он не член семьи МХАТ. Он увидел, что Мейерхольд имеет свое ярко выраженное артистическое лицо и что, если Мейерхольда оставить режиссером в студии, то она может обратиться в опасного соперника МХАТу. Зачем же он, Станиславский, будет поддерживать, опекать и финансировать конкурента? Ни о каком филиале МХАТа, его дочернем предприятии, теперь, с Мейерхольдом, не может быть и речи. Короче: Станиславский испугался Мейерхольда. Декабрьское восстание в Москве явилось очень удачным предлогом, чтобы без шума прикрыть студию.
Дальше опять рассказывал Пронин. Мейерхольд с группой студийных актеров не вернулся в МХАТ. Мейерхольд предложил им ехать в Тифлис и там начать экспериментировать, и открыть театр на совсем новых основаниях. Очевидно, что в понятие «новые основания» входило и полное отсутствие у них денег. Но они все были молоды и верили в особый талант Мейерхольда. Поехали все, конечно, в 3-м классе. Но, не доезжая немного до Тифлиса, Мейерхольд перешел в вагон 1-го класса, для того, чтобы не уронить свою репутацию перед Тифлисскими жителями. Сняли какой-то зал на несколько спектаклей (не помню, что они ставили). Уговорили администрацию гостиницы дать им на спектакль мебель из их номеров. Спектакль был «стилизованный», для этого перевернули мебель с ног на голову и накрыли какими-то тряпками. Продержались несколько вечеров, а потом решили бежать, кажется в Харьков или в Киев. Там Мейерхольд бросил всех и бежал в Петербург к Комиссаржевской.
Позднее С.А. Попов рассказывал еще один случай, подтверждающий необыкновенный талант Станиславского к коммерческим операциям. В 1934 или 1935 г. Станиславский стал болеть, и ему предложили поехать полечиться куда-нибудь на заграничный курорт. Перед отъездом Станиславский предложил, под большим секретом, бывшим пайщикам «Даниловской
