совету Страффорда и поставь он Ормонда на место, остававшееся вакантным после смерти Уондесфорда, то появилась бы возможность предотвратить крах политики Страффорда в Ирландии. Но Карл был по-прежнему убежден, что его тактика затягивания принятия принципиальных решений в попытке выиграть время и усмирить наиболее опасные оппозиционные силы достаточно умна. Он считал, что назначение ирландского пэра и известного друга Страффорда на должность лорда-наместника приведет в лагерь врагов власти фракцию влиятельных поселенцев под руководством графа Корка, главного спекулянта ирландской землей. На время король оставил важную должность вакантной и назначил двух лордов-юстициариев, которые должны были управлять Ирландией от его имени. Он остановил свой выбор на сэре Джоне Борлейсе и сэре Уильяме Парсонсе, – это были старые опытные волки политики в возрасте между 60 и 70 годами, которые входили в «стаю» лорда Корка.
Сам Страффорд, прекрасно осознававший, к каким последствиям для Ирландии приведет его падение, все еще надеялся восстановить свое положение, а вместе с ним поддержать на предстоявшем суде в присутствии пэров в Вестминстере политический курс короля. Внимательно ознакомившись с обвинениями, он обнаружил, что может опровергнуть большинство из них. Но недооценил тот эффект, который могло вызвать лишь одно предъявление таких обвинений, как это могло воздействовать на умы пэров и на чувства лондонцев. Пим именно на это и рассчитывал, снова сосредоточив внимание на преступлениях Страффорда, стремясь сделать так, чтобы любое свидетельство, опровергающее их, вызывало бы только отторжение. За три недели перед судом палата общин, следуя примеру ковенантеров, которые показали, каких успехов в пропаганде можно достичь при помощи печатного слова, опубликовала список обвинений против Страффорда, который ко времени начала суда стал известен всем, подобно тому как многие узнают о последнем страшном убийстве из развешанных в общественных местах объявлений.
Лорды осудили подобный недопустимый шаг палаты общин, но враги Страффорда в верхней палате не позволили обсудить его, и тем самым удалось избежать конфликта между ними. Два новых события в палате лордов еще больше омрачили перспективы Страффорда. Его друг Литтлтон, новый лорд – хранитель печати, заболел и потому не мог председательствовать на суде, и лорд Арундел, граф-маршал, стал в некотором роде арбитром на процессе. Арундела, надменного консерватора, подозреваемого в симпатиях к католикам, вполне могли считать преданным слугой короля. Но его гордость была глубоко уязвлена, когда в ушедшем году его не назначили командующим, как утверждали, по совету Страффорда. На всем протяжении суда он был явно враждебен к заключенному.
Единственно, кто мог вынести оправдательный приговор, – это епископы. Вполне можно было ожидать, что все их голоса в палате лордов будут поданы за Страффорда, и Пим, осознавая, какую опасность это представляет для стороны обвинения, инициировал принятие в палате общин билля о лишении епископов и клириков судебных полномочий. Он объяснял такое решение тем, что это несовместимо с исполнением ими их духовных обязанностей. Накануне этого события в палате лордов выступил епископ Уильямс, речь которого предвосхитила этот акт. Он в вежливой манере высказал мысль, что обвинение их благородного коллеги графа Страффорда, будучи вопросом жизни и смерти, то есть causa sanguinis (делом крови), не предполагает вмешательства в него людей, облеченных духовным саном. Таким образом, по его мнению, епископам следовало добровольно отказаться от их неоспоримого права говорить и голосовать по данному вопросу. Многие из них, испытывая естественное беспокойство за судьбу церкви и не желая пробуждать гневные чувства у палаты общин и простого народа, были благодарны за предоставленную им возможность избежать участия в этом деле.
Суд открылся 22 марта в Вестминстер-Холл. С этого самого дня на протяжении семи недель вся страна жила ожиданием, каков будет исход этого главного события. Никакие дела не рассматривались в судах; никакие иные новости, кроме тех, которые касались судебного процесса, не обсуждались в Лондоне и Вестминстере. Большие толпы собирались рядом с Вестминстер-Холл; те, кто располагал возможностью достать себе место в зале заседаний, непременно воспользовались ею. Они приходили рано, готовые просидеть до конца заседаний, приносили с собой хлеб, сыр, лук и бутылки с элем, готовые бороться с приступами голода. Другие потребности они тоже удовлетворяли, не покидая своего места. Леди и джентльмены на галереях, отведенных для придворных, считали такое поведение непристойным и непочтительным по отношению к королю.
Страффорд не походил на человека, который внушает ужас, а именно таким его ожидали увидеть многие. Ослабевший в результате болезни и постоянного беспокойства, сгорбившийся от регулярных приступов подагры, он уже не выглядел властным тираном, который однажды заявил, согласно одному из пунктов обвинения, что он сделает так, что «мизинец короля будет весить больше, чем чресла закона». Вместо величественного, с гордой осанкой и полного сил человека присутствовавшие в зале увидели перед собой сутулого, с поникшей головой, седобородого старика. Он был закутан в теплую мантию, на голове – подбитая мехом шапка, которые защищали его от сквозняков. Внешний вид Страффорда не соответствовал тому облику, который Пим и его сторонники намеревались для него создать; и неудивительно, что уже через несколько дней наиболее впечатлительные зрители восклицали: «О, бедная душа!» И удрученно кивали, говоря про себя, что у вопроса могут быть две стороны.
Этот молчаливый призыв к состраданию был случайным; не в характере Страффорда было пытаться намеренно вызвать в людях такое чувство. Обессилевший и измотанный судебным процессом, он продолжал день за днем бороться с неизменным упорством и несгибаемой волей.
Первая неделя суда закончилась плохо для палаты общин. Джон Пим открыл заседание, и его речь была поддержана двумя лучшими юристами парламента – Джоном Глином и Джоном Мейнардом. Все трое прибегли к одному и тому же аргументу – они призвали лордов рассмотреть обвинение в целом. Хотя взятые по отдельности обвинения не могут говорить об измене, но обмануться в общей тенденции было невозможно. По словам Мейнарда, во всех поступках и намерениях великого лорда сквозила тайная измена. В поддержку этого утверждения была зачитана протестная петиция ирландского парламента, словно это было истинным свидетельством вместо целого ряда недоказанных обвинений.
Защита Страффорда была построена мастерски, она была аккуратна и педантична. Отказываясь рассматривать более широкие аспекты обвинения и делать общие заявления на данной стадии расследования, защита упорно сосредоточивала свое внимание на фактических предъявленных подзащитному обвинениях. Она постоянно демонстрировала расхождения в показаниях времени и места и подвергала сомнению компетенцию и честность свидетелей. К концу первой недели Страффорд стал брать верх над своими оппонентами. Король поступил бы правильно, предоставь возможность своему решительному министру самому позаботиться о своем спасении, а со своей стороны он мог бы обепечить поддержку людей умеренных взглядов и
