Что касается ксивы, то ты должен позаботиться о ней сам. Сделать это нетрудно, особенно в твоем городе, где почти у каждого пляжника загранпаспорт в кармане. Захочешь дать маяка – звони 05–920101. Автоответчику передашь все, что посчитаешь нужным, а мы информацию перекачаем. Мою маляву, как усвоишь, сожги. До встречи! Питруха."
– Не сжег, – произнес я, дочитав письмо. – А напрасно… Ох, как мне нехорошо, Лора!
– Я так понимаю, что друзья пригласили его на Кипр, – сказала Лора, не заметив, как быстро портится мое настроение.
– Не совсем друзья, – рассеянно объяснял я, думая о другом. – Слову "братки" аналога в английском нет. Переводи как "бандиты", не ошибешься…
Все сводится к тому, что Валерку убил этот Шматько, думал я. Убил только за то, чтобы обыскать его карманы. А когда паспорта в одежде Валерки не оказалось, солдат стал искать другую жертву. И этой жертвой стал некий Мизин…
– О чем ты думаешь? – спросила Лора и тронула меня за лицо, желая, чтобы я взглянул на нее.
Я не мог озвучить то, о чем думал, потому что мысли еще не оформились в слова и больше напоминали ощущение, словно я не разобрался в себе. Зачем искал оправдание его смерти? Если бы Валерку от безысходности убил умный и сильный противник, загнанный в угол, то неужели цена его смерти была бы выше? А если это сделал тупоголовый дезертир и только лишь для того, чтобы найти в карманах загранпаспорт, то я не мог, не хотел, отказывался в это поверить!
Лора не понимала, что происходит со мной, но ее желание разделить мою боль – если, конечно, я испытывал именно боль – наверное, было искренним. Она взяла мою руку, прижала пальцы к своим губам и поцеловала их.
– Ау! – позвала она, и когда по моему прояснившемуся взгляду поняла, что я снова рядом с ней, спросила:
– Ты можешь мне объяснить, почему этот Шматько до сих пор болтается в гостинице и не уходит к своим браткам?
– Могу, – ответил я. – Он хочет поехать на экскурсию в Фамагусту и отыскать там отель "Фламинго".
– А зачем ему отель "Фламинго"?
– Чтобы встретиться с братками.
Лора, кажется, поверила в эту чушь. И хорошо. Я снова погрузился в мысли, как в сон. Кто мне связывал руки? – думал я, жалея о том, что столько времени потеряно даром. Надо было уже через час после отплытия из Ялты запереть всех в кают-компании, взломать двери кают, найти этот альбом, это письмо! Надо было, надо было… Проклятый задний ум! Он всегда кичится своей мудростью, но пользы от его мудрости нет никакой, только выматывает душу.
– И здесь фотографии, – произнесла Лора, распутав шнурок на горловине пакета. Она достала стопку снимков, упакованную в пергаментную бумагу. – И тетрадь…
Мы принялись раскладывать фотографии по палубе, словно на зеркале огромного глянцевателя. Снимки высыхали прямо на глазах, скручиваясь в трубочки, и чтобы их не унесло ветром, мы придавили кадры древком багра. На большинстве из них были запечатлены молодые Марат и мадам с искусственно-счастливым выражением на лицах, какое бывает, когда случайный прохожий, которому доверили фотокамеру, начинает проявлять инициативу и настаивать: "Улыбнитесь! Скажите "чи-и-из"! Еще веселее! Еще!"
– Качество ужасное, – сказала Лора, всматриваясь в блеклые снимки.
Этим фотографиям двадцать пять лет, думал я. И купание в морской воде не пошло им на пользу.
– Взгляни на этого мальчика рядом с Маратом. Это же Виктор! – догадалась Лора.
– Виктор, – подтвердил я, рассматривая на снимке курчавого мальчугана в шортах и майке. – Здесь ему лет шесть, не больше.
– А это газетная вырезка!
Я взял из рук девушки небольшой влажный квадрат, напоминающий раскисшую салфетку. Развернув, я прочитал небольшую заметку под заголовком "ГОТОВЫ ПРОДАТЬ ИСТОРИЮ".
Сенсационная находка кипрских археологов – золотая этрусская пластина – была продана на минувшей неделе на аукционе в Бостоне за 800 000 долларов. Покупатель, не назвавший свое имя, дал короткое интервью журналистам, из которого можно сделать однозначный вывод: историческая реликвия, способная пролить свет на многие тайны Этрурии, вряд ли когда-нибудь займет свое место среди музейных экспонатов. В лучшем случае, как сказал анонимный коллекционер, он продаст заинтересованным музеям мира лишь фотографии уникальной находки."
– А это какой-то ребус! – сказала Лора. Она забыла о газетной вырезке и протянула мне фотографию, которая привлекла ее внимание. Наверное, снято было в гостиничном номере, причем камерой, закрепленной на дверном косяке, и при помощи автоспуска. Об этом можно было догадаться по тому, как снимок был скадрирован: треть его левой части занимал размазанный контур двери, который в перспективе становился все более резким и заканчивался изогнутой дверной ручкой; внизу снимка торчали две головы уже легко узнаваемых персонажей: Челеша-отца и Челеша-сына, а все оставшееся поле фотографии занимало темное окно. В его углу сидело большое белое пятно – блик от фотовспышки. На заднем плане, за окном, отчетливо просматривалась башня с острой крышей и большими часами с мутными светящимися цифрами, напоминающая лондонский "Биг Бен". Единственная стрелка указывала строго вверх – значит, снимок был сделан в полночь.
– И что тебя здесь заинтересовало? – спросил я, рассматривая башенные часы.
– Прочти с обратной стороны.
Я перевернул фотографию. На белом поле совершенно бледными чернилами было написано по-русски: "Фамагуста. Июнь-74", а ниже, карандашом, но более отчетливо: "Крыша!! Лев. кр. на ср. раме, шпиль на вер. раме. Исх. точка – петли дв. кос."
– "Левый край на средней раме, шпиль на верхней раме"… Речь, по-видимому, идет о крыше башенных часов, – расшифровал я сокращения. – "Исходная точка – петли дверного косяка". Похоже на систему координат.
– А для чего она нужна?
– Для чего? – задумчиво повторил я. – Например для того, чтобы контролировать крен башни, если, конечно, она падает, как пизанская.
– Ты шутишь?
– Другое объяснение мне пока в голову не приходит, – солгал я. – Но можно не сомневаться, что по этой фотографии кто-то соединил воображаемой линией дверной косяк, оконную раму и башню с часами.
Лора не расшифровала моего намека, а я не стал вдаваться в подробности.
– Этот "кто-то" писал карандашом? – уточнила она.
– Безусловно. По почерку видно, что писали разные люди и в разное время. Чернилами,
