и драгоценными камнями, двинулся ему навстречу без видимых шевелений частей тела, как будто внутри его организма работал атомный двигатель, а винт под водой вращался и неуклонно толкал его вперёд, что заставило ДДД и Водова в веселом недоумении переглянуться. Волхв же двигался вполне обыденно, как все люди, когда идут, пошатываясь и перенося вес тела с одной ноги на другую, увесистая ржавая цепь с коловратом на его груди тревожно поскрипывала, но всё равно выглядел он не менее завораживающе, чем золотой ледокол. Они подошли друг к другу на достаточное расстояние, чтобы при желании пришибить противника посохом или цепью, и остановились — ледокол напоролся на паковый лёд, не пускающий его дальше, а Волхв продолжил переминаться с ноги на ногу на месте, не позволяя таким образом стихнуть скрипу цепи коловрата. Лицом к лицу — они молчали, и это молчание, казалось, могло длиться вечно, потому что зиждилось на абсолютном непонимании противостоящего и противоположного, а значит и на невозможности его принятия. Кто такие они, эти два человека, по сравнению с временем, которое минуло с тех пор, как другие люди давным-давно примерно так же стояли друг против друга, пытаясь выяснить, чья вера правильнее? Как происходило это выяснение, никто толком не знает, потому что все свидетели давно истлели в земле, а исторические источники были уничтожены и многократно переписаны в угоду злободневным интересам правителей, которым несть числа — каждая новая метла мела по-новому, выметая из опустошённых умов тартарцев остатки истины. Но всё же что-то с тех пор не изменилось — ненависть одного человека по отношению к другому, чистая и незамутненная, не постаревшая ни на секунду, ничуть не ослабевшая. Ничего удивительного! Ненависть — это естественный инструмент, выработанный в процессе эволюции в человеке. Чем иначе он ещё может защитить себя от внешних угроз, от всего, что покушается на то, во что он верит, чем живет, что считает выгодным? Например, если он рыбак, знает уловистое место, ходит туда, ловит рыбу, которая помогает выжить его семье, но тут другой рыбак приходит на его место, — это явная угроза, требующая адекватного ответа. Если он простит, отнесется с уважением или даже полюбит своего конкурента, то этим лишь усилит его позицию, а свою ослабит, и в итоге погубит себя и свою семью. Конечно, чисто теоретически, он может вежливо сообщить, что здесь его место, он давно сюда ходит, и попросить удалиться или хотя бы подвинуться. А если захватчик не удалится и не подвинется? Тогда придётся помочь ему это сделать. Но как, если в его уме — прощение, а в сердце — любовь? Только ненависть к противнику, лютая и беспощадная, поможет ему вернуть себе уловистое место. Если бы он был животным, простым и бесхитростным, живущим одним днём, без понимания прошлого и прогнозирования будущего, то без эмоций, чувств и рефлексии убил бы конкурента и съел его при необходимости, но проблема тут в том, что он — человек-животное или животное-человек, не чисто животное, озабоченное только размножением и пищей, но и не чисто человек, потому что таких ещё никогда не было и вряд ли когда-нибудь будет.
Три Д грустил, глядя на представителей двух древних религий, конфликтующих между собой, готовых на всё: лишь бы обладать властью над умами и сердцами верующих. Почему бы им не отбросить эту вековую ненависть прочь, не забыть обиды, простить и принять иной взгляд на то, что не доказуемо, принято рассудком, как нечто, что в принципе непознаваемо, во что можно верить или не верить? Обнялись бы и расцеловались. Доримедонт принес бы извинение от имени христианства за многовековые гонения на язычество, предложил бы слияние двух религий, чтобы никому не было обидно, — какая вообще разница один Бог или их множество, какие имена у Него или у Них, если они с одинаковой вероятностью как существуют, так и не существуют? — меня такой исход диспута только порадовал бы, закатили бы пир на весь мир, установили бы праздник Единства веры, конфликт, начатый много столетий назад, был бы исчерпан, духовные и культурные противоречия сглажены, в Тартарию пришло бы счастливое благоденствие, народ перестал бы спрашивать себя: а чем это вера предков наших хуже иноземной? Зачем понадобилось своё собственное изгонять, ради того, чтобы принять чужое? Оно что, более умное или истинное? Как может быть более умным и истинным то, чего вообще, возможно, не существует? Неужели всё дело в том, что нет благоденствия без власти, а власти — без разделения, а разделение невозможно без ненависти? ну, обнимитесь же, докажите обратное! благоденствие вытекает из щедрости, щедрость — из доброты, а доброта невозможна без любви!
Три Д едва не воскликнул: «Да остановитесь вы наконец! Всё равно ничего друг другу не докажете! Только ненависть умножите! Существует же разумное решение, которое устроит всех! Компромисс! Соедините две религии, язычество и христианство. Одна родная, но ветхая и почти забытая, другая чужая, но уже привычная и общепринятая во всем мире. Возьмите всё лучшее из них, объедините и создайте собственную, дайте шанс всем Богам на существование, не отнимайте его у них. Пусть все они приносят пользу человечеству, и властвуют в своем потустороннем мире! Обнимитесь же! И пойдем праздновать!» Но Три Д не позволил этому восклицанию вырваться наружу, потому что оно, несомненно, повлияло бы на ход дискуссии, — конфликтующие стороны изменили бы своё поведение с учетом этого восклицания, подстроились бы, припрятали бы свою ненависть до поры до времени, утратили бы искренность, которая является синонимом правды.
Ничего удивительного не произошло, когда молчание прервал самый старший и авторитетный из соперников, переварив внутри себя нечто, что меняло его голос, уничтожив эту мерзкую свистульку, превращающую громоподобный глас в жалобный писк жертвы безжалостного хищника, вонзившего в неё свои клыки, — надо отдать должное Доримедонту, который за долгие годы беззаботного патриаршества, не имея ни одной, даже самой маленькой и эфемерной, угрозы для своей власти, в критический момент сумел сохранить присутствие духа, абсолютную уверенность в своих силах и возможностях и, самое главное, желание, как в былые времена, когда он неуклонно двигался вверх по лестнице церковной иерархии, используя для этого свой недюжинный ум, хитрость и коварство, не гнушаясь ничем, даже самыми отвратительными вещами, растоптать и уничтожить любое препятствие, стоящее у него на пути.
— Как тебе не стыдно, молодой человек! Ты хотя бы отдаешь себе отчёт в том, что здесь делаешь? И как у тебя только наглости хватило явиться сюда! Предстать перед людьми, которые старше и мудрее тебя, наделены самой
