быстро застегнув ее на нижние пуговицы, молодой человек подхватил остальные вещи, слыша, как Аня в углу причитает. Бросив через плечо взор на Дашу, которая так и сидела — обнаженная, с распущенными волосами — на кровати и, будто затравленный зверек, как-то ненормально смотрела на него, Илья поджал губы, понимая, что надо немедленно уходить, пока еще кто-нибудь не вошел в спальню. Устремившись к двери, он на ходу угрожающе бросил горничной:
— Только слово скажешь кому, в Сибирь в кандалах пойдешь, поняла?!
Увидев испуганный понятливый взор крепостной, Илья, босой, в одной рубахе, с одеждой в руках, немедленно скрылся в темном коридоре. Аня бросилась к хозяйке и через слезы пролепетала:
— Когда же он пришел, окаянный?
Даша молчала и лишь диким взором смотрела на горничную и отрицательно мотала головой. Аня убрала одеяло, лежащее на постели, и обе девушки уставились на кровавые пятна на простыне.
— Барышня! Дарья Сергеевна, как же это? — вскричала испуганно Аня, устремив жалостливый взор на хозяйку. Та как-то вся сжалась и несчастно всхлипнула, сильнее качая головой и твердя:
— Не пойму, Анюта, не пойму.
— Ох, беда-то какая, — произнесла Аня и ласково попросила: — Вы бы встали, барышня, я уберу тут все, пока никто другой не увидел.
Даша медленно кивнула и осторожно слезла на пол. На шатающихся ногах, скрестив руки на груди, дрожащая, в непонятном нервном состоянии девушка устремилась в ванную комнату.
Она долго смывала со своего тела следы проведенной в объятиях Теплова ночи и не понимала, отчего все так случилось? Самое страшное, что Даша помнила абсолютно все. Все свои поступки и все действия, и слова Ильи. И осознавала, что сама, по собственной воле отдалась ему и была рада его объятиям и ласкам. Она сама обвивала ногами его мощный торс, стонала и целовала его в губы. Но отчего-то только теперь она поняла, что все это грешно и омерзительно, а не тогда ночью. Нет, ночью она сама жаждала, чтобы молодой человек продолжал, и сама хотела его поцелуев, таяла от его слов и объятий. Она прекрасно все помнила сейчас и в ужасе не понимала, отчего так себя вела.
— Давайте я помогу вам, барышня, — появилась рядом горничная и начала проворно намыливать бедра и ноги Даши, стоящей в глубоком тазу, и поливать ее из большого кувшина. — Не холодно, барышня?
— Нет, — пролепетала та с горечью. — Боже, как все ужасно, Анюта, до жути ужасно…
В этот момент взор Даши упал вниз, и она увидела, что синий кулон все еще находится на ее шее. В неистовстве и истерике она начала дергать украшение, пытаясь снять его и более не видеть подарок Теплова, который явственно напоминал ей о ее гнусном поступке. Аня тут же запричитала:
— Позвольте, я помогу вам! — горничная умело расстегнула цепь и, сняв украшение с тонкой шеи, положила кулон на туалетный столик. Вскинув на хозяйку обеспокоенные глаза, Аня настойчиво спросила: — Что ж вы его не прогнали, когда он заявился-то? Что ж не закричали?
— Я не понимаю, Анюта, — лепетала Даша, устремив влажный от слез взор на горничную, которая уже вытирала ее полотенцем. — Знаешь, как это страшно ни звучит, в те моменты, когда он обнимал меня, мне нравилось это.
— Ох! Неужто?
— Да, Анюта, и это самое ужасное! Я не хотела его останавливать. Словно это была не я, словно была не в себе. Мне чудилось, что он единственный, желанный на всем белом свете, — Даша помолчала и, нервно посмотрев на Аню, добавила: — Но сейчас, поутру, мне вовсе так не кажется. И я опорочена, — она судорожно сглотнула и в истерике вскрикнула: — Я вся в грязи, понимаешь?! Вся развратная, грязная, порочная!
— Барышня! Да что вы, не говорите так! — воскликнула удрученно горничная, схватив девушку за запястья, пытаясь успокоить ее.
— Да, да, именно так, Анюта. Еще вчера все можно было изменить, а теперь поздно! Так поздно. Я пропащая, совсем пропащая, за все это гореть мне аду… — закончила она траурным загробным голосом, и по ее щекам потекли горькие слезы боли и страдания.
— Вам-то за что же?! — выдохнула Аня и молниеносно обняла Дашу, прижав к себе, грозно произнесла: — Это он, ирод окаянный, во всем виноват! Только он распутник, не пожалел вас нисколечко! Ему одному и ответ на том свете держать. Вы, Дарья Сергеевна, успокойтесь, все забудется, пройдет.
Аня начала ласково гладить хозяйку по голове. Вдруг Даша как-то вся передернулась и глухо испуганным голосом всхлипнула:
— Теперь никто не женится на мне! И видно одна дорога мне — в монастырь.
— Ох, да что ж вы себя изводите, барышня? — промямлила Аня и, отстранив девушку от себя, посмотрела в ее влажные от слез синие глаза. — Говорите вы так наивно. Ведь не все под венец девицами идут.
— Как это?
— Да так. Вы думаете, все богатые девицы до свадьбы себя берегут? Дак нет же. Какое же вы еще дитя, — заявила Аня со знанием дела. — Я сама не раз слышала, как дворяночки сначала по любви на сеновале с любимыми первый раз балуются, а потом за стариков замуж выходят по воле родителей. До крови себе палец сильно порежут, да и измажут простыню. А муж-то старый или постылый, даже и не знает, что он не первый у них.
— Ужас какой.
— Пойдемте в комнату, барышня, а то совсем замерзнете, — заметила Аня, видя, как кожа девушки съежилась от холода. Горничная услужливо накинула на ее плечи мягкий шелковый пеньюар и добавила: — А приказчик-то наш здешний, Мирон Ильич, вообще в первую брачную ночь всех самых красивых невест к себе требует. Сам, значит, обихаживает девку да бабой делает, а уж потом ее суженому мужу возвращает.
— Аня, да что ты такое говоришь? — опешила Даша, которая уже залезла на кресло и, поджав ноги, несчастно смотрела на горничную, которая металась по спальне, прибирая вещи.
— То и говорю. Пару лет назад по весне случай был. Одна девка не пошла к нему по приказу. Дак Мирон Ильич так осерчал, что велел всыпать ей двадцать плетей, да и ее жениху сорок. Мамка той девицы побежала жаловаться барину нашему покойному, а тот лишь плечами пожал, да и прогнал ее с глаз долой. А Мирон Ильич как узнал
