в такие годы люди становятся скептиками. Пиколло читал газету, курил сигареты, сплевывал на пол. Газетам он тоже не верил. Единственным другом, на которого можно положиться, он считал Рэкби — своего фокса.
Итак, двадцать четвертого, в одиннадцатом часу, синьора Руфь стояла на площадке вагона, у разбитого окна, занимая своей особой весь проход. Щеки под пудрой пылали, пышная грудь колебала горностаевую мантилью, глаза! — о эти черные, как севильская ночь, глаза! — они ей самой казались огромными. Рядом с нею стоял поручик Нефедов. Даже, собственно, не рядом, а вплотную — он точно сливался со своею дамой. Это был чрезвычайно экспансивный, предприимчивый поручик. Они говорили шепотом.
Синьорита Пина сидела в купе, отворотясь лицом к фанерной обшарканной стене, утирала платком покрасневшие веки и вздыхала. Капитан Ветчина уверял ее с жаром:
— Клянусь вам как честный офицер, все это сущие пустяки. Признано даже медициной…
Но Пина оставалась неутешной, она не доверяла его медицинским познаниям. Она имела основания тревожиться. Эти девицы так впечатлительны.
Синьор Бакко играл с господами офицерами в железку. Счастье сопутствовало синьору Бакко и здесь. Он метал банк и выигрывал. Перед ним лежал его толстый бумажник. Каждый мог убедиться в том, что кавалер сиамского ордена не садится играть «на арапа». Господа офицеры преисполнялись уважением к профессору, увлекались и проигрывали.
Пятнадцатилетний скептик все еще читал газету. Нужно принять во внимание, что в вагоне горела одна-единственная свечка — это освещение вряд ли было удовлетворительно. Но что может смутить скептика!
У всех, у кого часы шли верно, стрелки показывали без четверти одиннадцать.
II
В одиннадцать часов вечера того же двадцать четвертого сентября в Конопах, перед зданием Благородного собрания, из окон которого медным гудом неслись фиоритуры военного оркестра, толкался разный народ. Барышни в газах, офицеры и молодые люди почище подымались вверх по лестнице в залы, барышни в платочках, монистах, с пионами в руках, предпочитали лузгать семечки, фланировать по скверу; к ним присоединялись соответствующие кавалеры.
Сентябрьский вечер лихо, наотмашь мазал деревья сквера, стены домов, пыль дороги, лица публики голландской сажей — минута за минутой — все гуще. Под фонарями подъезда — глянцевели афиши. Их только что налепили на стены.
Течение вверх по лестнице замедлилось; у подъезда образовался затор.
«Угадывание мыслей на расстоянии»
Кому не лестно угадать чужие мысли.
— У нас в Петербурге…
— Что у вас в Петербурге?..
— Перед самой войной — я тогда был юнкером Павловского училища — в кино «Сатурн» какая-то девочка предсказала мне любовь.
— Любовь?
— Любовь к девушке из далекого южного города. Я не думал о том, что попаду сюда — и вот…
У Верочки родинка на левом плече. Когда Верочка поворачивала голову, бретелька рубашки с голубым бантиком съезжала — родинка видна была ясно.
— В таком случае вы должны завтра пойти со мною на представление профессора Бакко. Быть может, он назовет имя этой девушки.
Полковнику не нужен профессор Бакко, полковник и без профессора Бакко знает имя этой девушки, но он согласен, он согласен на все.
— Я уже раньше слыхала о нем. Это изумительный гипнотизер.
Итак, в двенадцатом часу ночи бал в Благородном собрании был в полном разгаре. Медь колебала стены, шпоры точили пол, запахи сбивали с толку наиболее стойких. Все знали, что завтра состоится гала-представление всемирно известного доктора черной и белой магии. Ни у кого не было сомнений в том, что завтра они узнают свою судьбу.
Командир полка полковник Лерке разрешил и на завтра устроить бал. Родинка на левом плече Верочки его гипнотизировала. Родинка обещала ему..! Полковник скалил зубы — он был молод, но все же ему перевалило за пятнадцать лет — он не мог быть скептиком
Ровно в два часа ночи Верочка стояла с молодым человеком партикулярного вида у колонны, говоря шепотом:
— Завтра он будет здесь. С ним — остальные. Бояться нечего.
Полковник издали ей улыбался.
Статские молодые люди не могут быть опасны.
III
В два часа ночи на двадцать пятое синьора Руфь стояла в купе поручика Нефедова, томно выгибая плечи.
Вместо горностаевой мантильи дышал кружевами расстегнутый пеньюар. С кружевами дышал медальон на груди синьоры. Поручик сидел на скальпированном волосяном диване, широко расставив слабеющие ноги, шлепая губами, стучал о рюмку коньячной бутылкой и цепенел. О бок его стоял раскрытый денежный ящик.
Синьорита Пина в соседнем купе спала, уткнув лицо в живот капитана Ветчины Капитан закинул вверх щетинистый подбородок, затылком уперся в фанерную стенку и храпел речитативом, разинув волосатый рот.
Профессор Бакко в два часа ночи все еще играл в железку. Счастье не только сопутствовало ему, но и опередило его желания. Синьор удваивал, утраивал, удесятерял свой банк. Господа офицеры удваивали, утраивали, удесятеряли свой проигрыш. Доктор черной и белой магии обсасывал их, как леденцы Лица их носили явный отпечаток этой занимательной операции.
Но в четверть третьего синьор Бакко вынул из жилетного кармана золотые часы на золотой цепочке с юбилейными жетонами, — часы спешили на десять минут, — и сказал решительно:
— Баста!
Кредитки не умещались в его карманах. Он вырвал из рук сына газету и завернул остальное.
— Вы мне нужны на две минуты разговора, — сказал молчавший до сего времени прапорщик.
Он выиграл в начале игры пятьсот рублей, потом проиграл двести и тотчас же отстал.
— Як вашим услугам, — отвечал профессор, зевая, — но отшень прошу покоротше, мы усталь, а вечер наш бенефис.
— Конечно, — учтиво согласился прапорщик, пропуская синьора вперед себя, — если позволите, мы пройдем с вами на площадку.
Пиколло остался без газеты В конце концов он мало интересовался ею. Но спать ему тоже не хотелось.
— Ну и везет человеку, — сказал один из проигравшихся, стягивая сапоги.
— Н-да, — ответил ему неопределенно другой. Пиколло поднялся и вышел в коридор. Нужно было
прогулять Рэкби. В темном тупичке у двери «00» он услышал:
— Вы шулер, господин Бакко.
— Но..
— Вы шулер и такой же испанец, как я Вы шарлатан. Сейчас я вернусь в купе и раскрою вашу плутню. Вот мое доказательство. Вас выкинут за окно вместе с вашей черной и белой магией.
— Но-о, синьор, какое вы имеете..
— Я имею ровно столько, чтобы вы не дожили до вашего бенефиса. Поняли? Я слежу за вами давно. Но будем говорить начистоту.
— Позвольте
— Или выигрыш и бенефис — ваши, или..
Шум колес по мосту заглушил окончание фразы.
Пятнадцатилетний скептик открыл дверь из темноты тупичка в темень- площадки, рябящую стрелами искр, и сказал:
— Папаша, я предложил бы вам согласиться. Сентябрьская ночь еще не линяла.
IV
Двадцать пятого
