Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
– Оливер! Замечательно, – сказала доктор Гинзберг. – Просто чудесно! Так, хорошо. Давай теперь попробуем сказать «нет»? Чтобы сказать «нет», пожалуйста, спой себе песню. Твоя мама говорила, что ты любишь Боба Дилана. Я тоже. Не мог бы ты спеть про себя какую-нибудь песню Боба Дилана?
Но как бы тебе ни хотелось погрузиться в любимые тексты, ты не стал петь. В тебе все еще отзывалось мощное воспоминание о беге.
– Оливер? Попробуй спеть, пожалуйста. – Ты не слушался, и тогда доктор Гинзберг сама начала напевать: – The answer, my friend, is blowing in the wind…[11]
Перекрывая голос доктора Гинзберг, магниты рокотали собственный напев. Твои конвульсивные глаза превращали полукруглый свод в бежевое пятно. Пришлось очень сосредоточиться, чтобы не подпеть доктору, но ты продолжал удерживать внимание на своих призрачных ногах, все подгоняя и подгоняя их.
– Оливер?
Как и брата с отцом, тебя всегда завораживало то, что нельзя увидеть: погребенные миры и жуткое дальнодействие, таинственные эффекты темной энергии и головоломная математика космических струн. Приметы скрытых сил за силами, которые мы можем видеть. И оказалось ли просто совпадением, что такой мальчик был избран, чтобы перекинуть мост через невидимую пропасть между мирами? Возможно, и так. Возможно, это было просто совпадение. И все же ты говорил себе, что найдешь смысл в случившемся, что расскажешь потрясающую историю спасения, когда наконец сможешь говорить. Межпространственный эпос, который превзойдет даже твои самые любимые книги: о злоключениях Эпсли Черри-Гаррарда в Антарктике, об аварийной посадке Сент-Экзюпери в Ливийской пустыне. Но теперь ты видел, что никакая история, если рассказывать ее достаточно долго, не была историей спасения. Спасение – не история, которую можно рассказать. Спасение – это сам рассказ, и в этом и заключалось бремя и счастье жизни.
– Оливер… – Голос доктора Гинзберг в микрофонах теперь звучал глуше. – Пожалуйста. Просто постарайся спеть про себя. Может быть, другую песню? Twinkle, twinkle, little star…[12]
Ты знал, что твои ноги не шевелились девять лет и 314 дней и что ты никогда не сможешь шевельнуть ими вновь. Ты знал, что никогда не расскажешь свою историю; и также знал, что Ребекка никогда не любила тебя так, как ты любил ее; как знал, что ты никогда не мог быть таким, как требовала от тебя материнская любовь; и также ты понимал, что все твои воспоминания, возможно, не какая-то потерянная вселенная, а просто дни, которые прошли и никогда не вернутся. Но ты не позволял этим мыслям сбить тебя с толку. Ты следовал примеру своих родных. Твоей матери и ее беседам с воображаемым голосом. Твоему брату, который читал тебе историю, написанную за тебя. Твоему отцу, параллельным измерениям его лучших надежд. Твоему городу и его мольбе об ответе. Тебя вела эта вера, отказ видеть бессмысленность происходящего, мысль, что, возможно, твоя история все-таки была не просто длинной чередой несчастных дней, что в ней, вопреки логике, все же был какой-то смысл. В конце концов, разве не эти десять лет наконец привели твоих родных к истине, а тебя привели в этот день, когда ты мог дать им свободу? Доктор Гинзберг все еще пыталась уговорить тебя спеть «нет», но ты снова представил, что ты в муниципальной школе и партия басов пробивается сквозь стены. Ребекка и остальные музыканты все еще были в театральном кабинете и застегивали свои костюмы. И в этот раз, когда появится Эктор Эспина, ты побежишь так быстро, что опередишь его. Да.
Через некоторое время голос доктора Гинзберг в микрофоне сменился голосом Ма:
– Оливер? Пожалуйста. Только подай нам знак. Только скажи нам, чего ты хочешь?
Но Ма уже задавала этот вопрос в смотровой. Тот самый вопрос, над которым она думала каждый день в течение нескольких лет. И, хоть она никогда себе в этом не признавалась, она была рада, что ты не можешь ответить на этот вопрос прямо. Ты готов?
А ты все бежал, все быстрее и быстрее.
Послушай. Кто-то будет говорить, что в тот день в Эль-Пасо ты не сказал «да», что твои родные наблюдали на мониторе лишь какой-то таинственный сбой нейронов. Ведь за тем первым фМРТ последовали и другие неудавшиеся тесты. Когда твоих родных проводили в коридор, тебе пробовали показывать узоры и проигрывать мелодии, с тобой разговаривали, осторожно мяли твое тело, делали новые снимки мозга.
– Единственный несомненный ответ за весь день, – сообщила вечером твоим родным доктор Гинзберг, – обнаружен в моторной коре. Но мы выявили патологические нарушения и поврежденные зоны. Передние доли – средоточие высшей мыслительной деятельности, вызывают больше всего беспокойства. Утрачено двадцать процентов массы, активности почти нет. Поразительно, что мозг в целом так хорошо сохранился. Но, к моему огромному сожалению, я должна сказать вам, что того Оливера, которого вы знали, с нами больше нет. Я очень, очень сожалею, что у вас были такие надежды.
Но что бы ни говорила доктор Гинзберг, твои родные все равно знали, что они видели там, по другую сторону стеклянной перегородки. «Да», – сказал ты, и впервые в жизни даже твоя мать усмирила свою безумную надежду и услышала тебя. Да: так ты просил родных отпустить тебя, а еще сделать твой уход как можно менее болезненным. Состояние минимального сознания – ты завоевал этот ярлык, пробежав воображаемый марафон, и теперь оставалось только оформить документы.
Некоторые скажут, что твои ответы доктору Гинзберг не имели никакого отношения к твоим настоящим желаниям. Что с самого вечера пятнадцатого ноября ты не понимал и не произнес про себя ни единого слова. Что вся твоя история – лишь плод воображения, а то и хуже. Выдумка, обман, вторжение, надругательство, гадание по скупым данным, идеомоторный эффект, растянутый на сотни страниц. Что твой брат, который наконец-то писал свою книгу и рассказывал историю твоей семьи так, как мог бы рассказать ты из своего вневременного пространства, не имел на это права. Что голос, который он все еще слышал, это вовсе не твой голос. Многие даже сейчас не поверят в эти слова. Но все-таки теперь, после всех этих лет скольжения по бесконечным мирам прекрасных воспоминаний, ты знал: невозможно навязать веру с помощью одних лишь доказательств. Мы сами должны решать, во что верить.
– Ладно, – сказала мать в микрофон тем утром в Эль-Пасо. – Ладно.
Но ты продолжал бежать, подпрыгивая над землей, которая разверзалась под твоими ногами.
«Все в космосе, – говорил когда-то отец, – начинается так же, как и заканчивается: яркой пылающей точкой». И в этот момент, когда ты оттолкнулся от неверной поверхности земли, энергия, которую доктор Гинзберг видела на своих аппаратах, взорвалась в тебе ослепительной вспышкой. Яркий свет оторвал подкладку от твоей одежды, плоть от кожи, разбросал все твои пуговицы. Взрыв был таким мощным, что в этот раз твои пуговицы полетели в другую сторону. Ты много лет бросал их назад, и вот теперь твои драгоценные кружочки ринулись вперед. Они просвистели в воздухе, словно противостояние пулям, которые выпустил Эктор Эспина, – снаряды, которые не заканчивают истории, а начинают их. Твои пуговицы рвались вперед, в другую вселенную, где ты будешь нигде и в то же время везде. И ты уже гнался за ними, устремляясь в будущее.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
