«Начало в шесть», – пришел от него ответ.
С другой стороны, жижа на нас не напала.
Куда бы я ни пошел, меня ожидаемо встречали бумажные пульки, подколки и пантомимы на тему «Гангнам стайл». Похоже, вся школа предвкушала мой провал. У меня лишь хватило сил запихнуть в себя ланч.
Мы с Аной договорились встретиться у школы в пять часов. Когда я пришел, она уже сидела на скамейке у бордюра. Ноги вместе, руки на коленях, и неподвижно… так неподвижно. Эта замкнутость так не вязалось с ее вызывающими ярко-красными джинсами и белой футболкой.
– Привет, Рик. – Кажется, Ана штрафу за парковку больше бы обрадовалась.
Что случилось? Я едва не задал вопрос вслух, но я уже научился не давить на нее.
– Идем. Они хотят, чтобы мы проверили звук.
В актовом зале два второкурсника продавали домашнюю выпечку, над головой от стены до стены тянулись цветные баннеры. Неплохо для места публичной казни.
Латук и остальные музыканты устраивались на сцене. Когда я поздоровался, они повернулись. На лице Митча застыла усмешка, он собрался что-то сказать, но увидел Ану и со щелчком захлопнул рот.
Врать не стану, было приятно.
– Привет, ребята, – весело сказал Латук, словно не он всю эту кашу заварил.
Я представил им Ану. Она их едва заметила.
– Когда джазмены доиграют, мы на пять минут опустим занавес, – объяснил Латук. – Вы выйдете, встанете в позицию, и диджей включит вашу песню.
Я дважды проверил пространство перед занавесом. Места предостаточно.
Я глянул на музыкантов, собрался с духом и спросил Ану:
– Ну что, прогоним номер?
Она покачала головой, глядя куда-то мимо меня:
– Где тут уборная?
– Я покажу.
Оказавшись в коридоре, вдали от всех, Ана остановилась и оперлась об оконную раму, словно под тяжестью груза:
– Давай постоим тут немного.
– Я думал, тебе надо…
– Прости.
Ана впервые за весь день посмотрела мне в глаза. И я увидел в ее взгляде неуверенность.
– За что?
– Мой отчим…
Меня пробрала дрожь.
– Мы похоронили его этим утром, – закончила Ана.
Я оцепенел.
«Ты пришла сюда с похорон?»
Я не задал этот вопрос вслух. Не потому, что такой внимательный или вежливый. А потому, что кто-то словно насыпал льда мне за шиворот.
Нахлынуло воспоминание о тусклом утре, когда я взял пригоршню влажной земли и бросил на гроб матери. Тем утром я не мог заставить себя говорить. Даже не мог плакать. Другие ребята, мамины ученики, плакали, а я стоял там и не мог выжать слезинки. Безжизненный, запертый в холодном тяжелом теле.
– Соболезную, – сказал я. – Но что ты тогда вообще тут делаешь? Выступление – это ерунда. Потанцуем в другой раз.
Ана резко повернулась ко мне:
– Нет! – Потом уже мягче: – Нет. Мне это нужно. Когда я танцую, то могу забыть.
– Хорошо.
– Давай прогоним номер, – предложила она. – Прямо тут?
Мы попытались. Ана двигалась по инерции, механически. Глядя на нее, я даже не мог вспомнить шаги.
В общем, мы облажались. А через несколько минут облажаемся перед всей моей школой.
– Уверена, что хочешь это сделать? – спросил я.
– Потанцуй со мной. Пожалуйста.
С тем же успехом она могла просто приставить мне пистолет к виску.
* * *
– Представь нас спокойно, – попросил я Латука перед началом концерта. – Делай что хочешь, но не перегибай, ладно?
Полчаса спустя джазмены ушли со сцены под вежливые аплодисменты. Занавес опустился. Из динамиков загремел голос Митча:
– Дамы и господа! Шоу, которого наша школа еще не видела! Прямиком с солнечных пляжей Кубы! Встречайте нашего Короля сальсы Рика «Кота» Гутьерреса и его партнершу Ану Кабреру!
– Король сальсы, ха, – заметила Ана.
Раздались аплодисменты. Погас свет. В темноте мы прошли на сцену и заняли исходную позицию лицом друг к другу. Тени во мраке.
У меня тряслись колени. Я ощущал себя холодным, как пингвин, и таким же грациозным.
Из зрительного зала донесся смех и крики:
– Рики! Рики! Мяу!
Вступили ударные, запело пианино. Заиграла «Havana D’Primera».
Включился свет, обжигая глаза.
Шаг, шаг, скольжение. Шаг, шаг, скольжение.
Я двигался, инстинктивно повторяя все за Аной.
Поворот в одну сторону. Поворот в другую. Выброс ноги, взмах рукой.
Затем…
А затем я увидел Ану, по-настоящему ее увидел. Не стильный наряд. Не элегантные, легкие па. Это все неудивительно.
Нет. Я увидел ее улыбку.
Она буквально лучилась радостью. Улыбалась так, словно всю жизнь мечтала со мной танцевать. Так, словно никогда не испытывала боли.
От неожиданности я опешил, споткнулся и выставил ногу в сторону, чтобы не упасть.
Ана тут же скопировала движение, тоже споткнулась, только грациозно, словно все так и задумано. Мы вместе перешли к следующему па, словно ничего не произошло.
Музыка изменилась. Мы сошлись, сцепили руки и закружились, пока Александр Абреу пел о красоте своей страны.
Поначалу я со страхом переходил от одного движения к другому. Но Ана буквально излучала уверенность, ее рука твердо лежала на моем плече. Я расслабился и отдался ритму. Страх покинул меня, и я затанцевал.
Ана придумала нам простой медленный номер. Про двух влюбленных, которые встретились, разошлись и снова встретились, не в силах противиться чувствам, хотя у них нет будущего.
Мы кружили друг вокруг друга, осторожно сближались, расходились прочь, но снова сцеплялись тело к телу. Один ритм, одно целое, движущееся под размеренный ритм сальсы.
Я пропустил пару шагов, забыл повести плечами для акцента, но музыка влекла меня дальше, как и ободряющее объятие Аны. Мне захотелось запеть вместе с Александром Абреу, однако я не стал – точно бы сбился, – но музыка все равно звучала во мне.
Песня достигла кульминации. Мы исполнили сложную дорожку поворотов и перехлестов – Ана проходит под моей рукой, я под ее. Наши тела переплелись, словно мы пытались оторваться друг от друга, но не могли.
Музыка стала затихать, и мы сдались. Я зацепил локтями локти Аны и привлек ее к себе. Так мы и покачивались из стороны в сторону под последние ноты песни.
Я улыбался ей.
Она улыбалась мне.
