— Н-да? Интересно, а что модно?
— Не могу ответить на этот вопрос. Но что сейчас не модно, точно могу сказать.
— О’кей. Расскажешь как-нибудь, — то ли обещает, то ли угрожает Соня.
— А кофе как обычно? — спрашивает официантка.
Нонна задумчиво разглядывает пирожные в витрине:
— А какой я пью обычно?
— Американо с лимоном.
— Надо же, никогда не замечала…
— Все видим, все примечаем, — грозит пальчиком Лосева.
Девушки отходят от стойки со своими чашками и тарелками, а Лосева неожиданно вспоминает и кричит им вслед, громко, на все кафе:
— Вот, кстати, пиво пить не модно. Не верьте рекламе.
— Тоже мне открытие, — бурчит Юля.
А Нонна, обернувшись, отвечает Лосевой:
— Не модно верить рекламе.
В кафе раздаются аплодисменты.
В этом кафе уже года два проходила часть их жизни. Здесь можно было поглазеть на Невский через большущее окно, выпить хорошего кофе, а главное — обсудить животрепещущие свои проблемы. Когда Соне на мобильный звонил муж Жорик, всегда можно было заявить:
— У меня встреча.
Когда Юльку доставала здесь Овчарка, она томно сообщала, что находится в гуще современной жизни и ведет дневник наблюдений — кто во что одет, ведь мода начинается в таких вот местах.
Когда подругам звонила Нонкина маман и требовала найти дочь, потому что ей срочно понадобился телефон мастера по ремонту холодильников, Нонна просила передать:
— Скажите ей, что я на теневой стороне Луны.
И, в общем-то, была права. Ведь что такое кафе? Не что иное, как остановка в пути. Двадцать минут в оазисе — передохнуть и снова пуститься в дорогу.
Столик в углу кафе у большого окна, откуда хорошо просматривается Невский проспект. Девчонки привычно переругиваются. Тему задает Нонна:
— Только, девочки, у меня времени мало. Мне к Мише надо, биологию с ним учить.
Подхватывает Юля:
— У тебя аттестат имеется уже? Да? Нет? Ошибаюсь?
Развивает Соня:
— Действительно, большой мальчик, сам справится.
— Не могу я так, — обижается Нонна.
Юля вызывающе чавкает жвачкой.
— А что так?
— Да выплюнь ты свою жвачку. Как корова, честное слово, — Нонка понимает, что в покое ее не оставят.
— Сама ты корова, — Юля достает изо рта жвачку и демонстративно прилепляет ее к столу. Нонна отлепляет и бросает ее в пепельницу.
— Я мать. Я должна быть рядом, помогать…
— Да он сам тебе уже должен помогать.
— Вот роди ребенка, и я на тебя посмотрю…
— А, для того, чтобы ты злорадствовала, да? Ненавижу детей, — Юлька морщится и решает привлечь Соню к спору о жизненных ценностях: — А я знаю, почему она с Мишкой так носится.
Соня корчит ужасные рожи, только чтобы Юля заткнулась, но ту уже несет.
— И почему же? — угрожающе спрашивает Нонна.
Но Юля по-прежнему обращается к Соне. Она точно знает, что так скорее уколет подругу:
— Да она в Мишке своего мужа сбежавшего видит! Этого своего инженера человеческих душ. Первый раз вижу, чтобы в человеке сочетались карьерист и бабник.
Нонна пожимает плечами. Скандала не получается.
— Что, разве не так? — настаивает Юля, решившая, видимо, выяснить этот вопрос раз и навсегда.
Нонна обстоятельно растолковывает:
— Вот Америку открыла. Многие карьеристы — бабники, это им как раз в работе помогает.
— То-то же.
Соня устала слушать их перепалку, к тому же она съела уже два жирных пирожных и почувствовала, что ее тошнит:
— Не ссорьтесь, девочки! На самом деле мне тоже надо торопиться, а то мой благоверный меня на горох поставит. Он какую-то новую передачу затеял. Я ему нужна.
— Горох перебирать? — осторожно поинтересовалась Нонна.
Ну что ей ответить? Что не так-то она ему и нужна, что лежит он сейчас на разобранном, а по всей видимости, не убранном с утра диване и щелкает пультом, перескакивая с канала на канал. И что на его лице с тонкими, как будто траченными молью, чертами отражаются только разноцветные блики чужих фильмов и передач. А когда она выходила за него два года назад, казалось — отражается недюжинный интеллект и свет будущей славы. Каким-то образом он умудрился заверить Соню, что вот-вот снимет гениальный фильм и прославится, а она, дуреха, поверила и ждала. А сейчас она зуб дает, а также руку на отсечение может предложить, что он прикладывается к бутылке пива и плюется в телевизор. На полу еще пара бутылок и одна уже пустая, рядом с мемуарами Кокто и фотоальбомом Лени Рифеншталь. И что самое гадкое, об этом знают и Юля, и Нонна. Но Юлька продолжает бушевать:
— Горох! На твоем месте я бы этот горох затолкала в его вислый зад.
— Спокойнее, — Нонна, как обычно в конфликтных ситуациях, выступает миротворицей.
— Спокойнее… — ворчит Юля. — Спокойнее.
— Да чего это ты разбушевалась сегодня? — удивляется Соня.
— У нее приступ феминизма, — объясняет Нонна. — Мужчин проклинает.
— Нет, а почему он ее контролирует? Деньги в дом приносит она. Работу этому кудеснику голубого экрана ищет она. Да еще и родственников всех содержит.
На протяжении Юлиной тирады Соня загибает пальцы, фиксируя свои достоинства.
— И приступ правдивости, — замечает она, кивая.
Нонна нацелилась было на Сонькино пирожное, но решила сначала прекратить диспут:
— Я только хотела тебе напомнить, что мать, отец, дети, мужья — это не родственники, это родные и близкие. Очень близкие люди…
А Юлька сама неожиданным образом заканчивает пререкания:
— Ну, поскольку моя близкая мамочка довольно далеко, в маленьком северном городке Торонто, то, значит, вы мои близкие.
— Это что-то новенькое, — цокает языком Соня.
Нонна кивает:
— И приступ любви к ближним…
— Дуры. Меня завтра с работы уволят, а они все языками чешут. Готовьтесь содержать…
— Тебя содержать нетрудно — одна маковая росинка в день и пару зернышек.
— Не уволят. Блин! Ничего не слышу от этой музыки, — Соня ищет взглядом кого-нибудь из официантов: — Девочки, нельзя эту музыку потише сделать, а то мы оглохнем тут? — и снова уверяет подругу: — За эти гроши где они найдут еще одну такую идиотку.
— Да, не для всех работа — хобби.
Нонна одобрительно кивает:
— Самокритично. Воропаев твой на тебе столько денег сделал, столько твоих идей украл, что, если бы за плагиат сроки давали, он бы с пожизненного не вышел. «Ваша кожа — ваша одежда» — это же твоя идея.
