Охранник ее не узнал...
– До свидания, – сказала Вера и вышла наулицу.
Она снова была одна. Она всегда была одна.
10
Москва – большой город. Тут есть широкиепроспекты и тихие переулки, рестораны и кинотеатры, музеи и супермаркеты,небоскребы и старинные особняки. И чтобы добраться из одного конца города вдругой, нужно целый час ехать на метро. Москва – большой город. Но куда пойтихолодным ноябрьским вечером, когда в кино уже закончился последний сеанс иледяной ветер рыщет по темным переулкам в поисках добычи, когда, поднявворотники, поздние прохожие спешат по домам и желтые окна безразлично глядят натебя из темноты? Стрелка часов показывает одиннадцать – и в окнах гаснет свет.Город засыпает... Но на старом Арбате в это время еще кипит жизнь.
Вера вышла из метро и повернула налево.
В подземном переходе, подражая Земфире,девушка с бледным лицом пела под гитару. Вокруг нее собрались люди, всегочеловек десять: одни танцевали, другие просто слушали, некоторые подпевали,покачиваясь в такт музыке:
– Но у нас СПИД, и значит...
Один из молодых людей стоял в стороне иразговаривал со старухой, которая сидела на ступеньках в каком-то невероятном,пестром, как цыганская юбка, тюрбане. Этот экзотический головной убор самымнеожиданным образом сочетался с тусклым, изъеденным молью полушубком, из-подкоторого выглядывало демисезонное клетчатое пальто. Этот, необычный гарнитурдополняла цигейковая безрукавка, надетая поверх полушубка.
Когда молодой человек ушел, Вера, не зная, чтоделать, подошла к старухе и, достав из кармана десять рублей, молча протянулаей деньги. Старуха поблагодарила и, сунув деньги в карман, стала разглядыватьВеру, как разглядывают манекен в витрине магазина: широкие трубы штанин,ботинки «Доктор Мартинз», черная пуховая куртка, вязаная шапка «Naf – Naf»,тоже черная, и такие же перчатки.
– «Naf – Naf»? – сказала старуха деловито.
Доктор наук, который просит милостыню, в нашевремя не редкость. Бездомная старуха, которая читает на иностранных языках,тоже. Но это модное слово, которое так естественно выглядит на страницахдорогих журналов, в ее устах звучало, по крайней мере, странно.
Вера молчала.
– Что ты тут делаешь? – строго спросиластаруха.
Вера замялась.
– Понимаете... дело в том... я как раз идудомой... Старуха достала из кармана выглаженный, белый как снег носовой платок.
– Это ты в отделении будешь рассказывать, сухосказала она и высморкалась. – Следователю.
Вера не нашла что ответить.
– Ну что, – старуха аккуратно сложила платок исунула его в карман, – ушла из дома?
– Ушла, – честно сказала Вера.
– Замерзла? – спросила старуха.
– Гагачий пух, – Вера похлопала себя покарманам куртки, – очень теплая вещь.
– А ночевать где будешь?
Вера пожала плечами.
– Вот именно, – старуха чихнула и снова достала из кармана платок. – Сначала надо думать, а потом делать.
– Я хотела остаться у моей двоюродной сестры,– объясняла Вера. – Она живет в общежитии. Но там было много народа, и я...
– Ага, – сказала старуха, давая понять, чтоэтот рассказ не внушает ей доверия, – там было много народа, и ты решилапереночевать на улице.
Она высморкалась.
– Нет, понимаете...
Вера с удивлением заметила, что готоварассказать ей всю свою жизнь. Так иногда бывает, если видишь человека в первыйи последний раз: что бы ты ни говорил, это ни к чему тебя не обязывает и тыговоришь все, что приходит в голову, потому что уверен, что об этом никто неузнает, а если и узнает, то тебе нет до этого никакого дела. И все-такирассказывать незнакомому человеку о своих похождениях было неудобно, и Верарешила не вдаваться в подробности.
– Есть хочешь?
– Нет. Не очень.
– Ладно, – сказала старуха, – можешь остатьсяу меня.
– Разве у вас есть дом?
– Дома нет, а квартира есть. Двухкомнатная.
– Правда? – удивилась Вера.
– А ты думала, я живу на вокзале?
Вера немного смутилась. Действительно, с чегоона взяла, что у этой симпатичной во всех отношениях женщины нет дома.
От толпы отделилась блондинка с длиннымираспущенными волосами в такой же, как у Веры, дутой куртке и голубых джинсах.Хорошо сложенная, с крупными серыми глазами и правильными чертами лица, онабыла похожа на модель из дорогого журнала – просто красавица. Девушка нетвердойпоходкой подошла к старухе и, расплывшись в ослепительной улыбке, котораяничего не выражала, сказала, с трудом выговаривая слова:
– Баб Зин, дай жетон.
– Нет у меня жетона. – Старуха явно быланедовольна.
– Жалко.
– Эх, Шурка, – сказала старуха, – опять надралась.Отца бы пожалела. Иди домой.
– Не могу, – сказала Шурка, продолжаяулыбаться. – От меня разит за километр. Но я, – она подняла вверх указательныйпалец, – как раз собираюсь ему позвонить.
Ее глаза блестели, а на щеках выступилрумянец.
– Дура ты, дура, – сказала старуха, качаятоловой. – Так и пробегаешь всю жизнь. Замуж тебе надо.
– Замуж рано. Баб Зин, пусти переночевать. А яс гавриками погуляю.
– С гавриками я сама могу погулять, – строгосказала баба Зина. – А спать будешь на попу.
– Ура, – обрадовалась Шурка, – хочу спать наполу! А почему?
– Вон, – старуха ткнула в Веру указательнымпальцем, – из дома ушла. Тоже умная, вроде тебя.
– О! – сказала Шурка и снова расплылась вулыбке. – Привет!
Казалось, она только теперь заметила Веру.
– Александра.
– Вера.
– Это правильно, – сказала Шурка, – родителейнужно держать в строгости. У тебя нет жетона?
– Карта, – Вера достала из сумки телефоннуюкарту. – Вот.
– Я быстро, – сказала Шурка. – Скажу, что уподруги осталась. Два слова – и все.
– Конечно, – улыбнулась Вера. – Говори,сколько нужно.
– Эх, головушка моя горькая, – сказала бабаЗина, когда Шурка ушла. – Жалко мне ее. Два года тут ошивается. А пьет хужелюбого мужика. Это потому что она без матери росла.
– Без матери?
– Мать – это одно название. Родила – и досвиданья. Вот тебе и мать.
– А сколько ей лет?
