Больше, казалось, их ничто не связывало. Они сидели на противоположных концах дивана, откинувшись на мягкие подушки под разными углами. Маргерит сразу же почувствовала неясную жалость к Эди – одну из девочек, самой природой предназначенной, чтобы с ними не водиться. Руки и ноги неуклюжие, точно протезы, замедленная реакция, сбивчивая речь, на лице застыло выражение постоянного стыда.
Какая все-таки Тесс молодец, что решила подружиться с такой девочкой, как Эди Герундт.
Разве что…
Разве что это Эди решила с ней подружиться.
После кино девочки уселись играть в куклы, которых Тесс вызволила из гаража. Куклы были разношерстными, большую часть Тесс собрала на блошиных рынках в те времена, когда Рэй предпочитал на выходных выезжать из Кроссбэнка, чтобы прокатиться через деревушки Нью-Гэмпшира. Некоторые выцвели на солнце, их суставы были странно вывернуты, а юбки не подходили к блузкам, попадались фигурки героев из давно забытых фильмов, с раскинутыми руками и ногами. Тесс попыталась увлечь Эди сценарием («вот мама, вот папа, их ребеночек проголодался, но маме и папе нужно на работу, они позвали сиделку»), однако той быстро надоело, и она ограничилась тем, что промаршировала каждой куклой вдоль кофейного столика под бессмысленный монолог («я девочка, у меня собачка, я красивая, а ты дура»). Тесс, словно ее отстранили, вернулась на диван и, наблюдая за ней, начала ритмично постукивать затылком о подушку. Примерно раз в секунду – пока Маргерит не подошла к ней и не остановила, мягко коснувшись волос.
Это вот постукивание головой, а также то, как поздно Тесс начала говорить, и стали для Маргерит первыми сигналами, что дочка у нее не совсем обычная. Не то чтобы с ней что-то нехорошо – с таким суждением Маргерит никогда бы не согласилась. И все-таки Тесс была не совсем обычной, у нее имелись кое-какие проблемы. Хотя ни один из благонамеренных психологов, с которыми Маргерит консультировалась, так и не смог ей объяснить, в чем именно эти проблемы заключаются. В основном они заводили речь об идиосинкразическом пороговом аутизме или синдроме Аспергера. В переводе это означало: ярлычок для симптомов вашей дочери у нас найдется, но помочь мы ничем не можем.
Маргерит водила Тесс на физиотерапию, чтобы улучшить координацию движений и «проприоцепцию», пробовала курсы лекарств, которые должны были изменить ее уровень серотонина, или допамина, или кью-фактора, однако никаких заметных перемен в состоянии Тесс добиться не удалось. Вероятно, это означало, что Тесс просто не такая, как все, что необычная отстраненность и связанная с этим социальная изоляция так и останутся проблемами, с которыми ей придется жить – или же придется преодолеть их собственным сознательным усилием. Не следует манипулировать ее нейрохимией, решила наконец Маргерит. Тесс еще ребенок, ее личность не вполне сформирована, а лекарства или давление приведут лишь к тому, что эта личность окажется вылепленной согласно чьему-то чужому вкусу.
Обычно можно было распечатать для себя полосы из «Нью-Йорк таймс» (или любой другой крупной газеты), но и этот тоненький канал связи оказался перерезан. Раз уж газет не хватало даже Маргерит, что должны были сейчас чувствовать те, кто давно подсел на новости? Изнывать в неведении относительно судьбы Бельгийских cоглашений или последнего назначения в Континентальный суд? Молчание видеопанели и периодический звук дождевых капель заполнили послеобеденный период томностью и зевотой. Единственное, на что была способна Маргерит – сидеть в кухне и перелистывать старые выпуски «Астробиологии и экзозоологии», ее внимание порхало поверх плотного текста, почти его не касаясь, пока наконец Конни Герундт не вернулась за Эди.
Маргерит отправилась за девочками в комнату Тесс. Эди развалилась на кровати, упершись ногами в стену, и лениво ковырялась в обувной коробке, где Тесс держала свои «ювелирные» украшения, разноцветные расчески и черепаховые заколки для волос. Сама Тесс сидела перед зеркалом.
– Эди, твоя мама пришла, – сказала Маргерит.
Эди моргнула огромными лягушачьими глазами, потом ринулась вниз – искать, где она оставила туфли. Тесс осталась перед зеркалом, наматывая правый локон на указательный палец.
– Тесс?
Завиток волос соскользнул от ногтя к костяшке пальца, потом лениво упал вниз.
– Тесс? Вы хорошо поиграли с Эди?
– Ну да.
– Ты ей об этом сказала?
Тесс пожала плечами.
– Может, все-таки скажешь? Она внизу, мама сейчас ее заберет.
К тому моменту, как Тесс наконец неторопливо добрела до входной двери, Эди и ее мама ушли.
К понедельнику то, что поначалу казалось затянувшимся неудобством, стало больше напоминать полноценный кризис.
Маргерит завезла Тесс в школу по дороге в «Хаббл-Плазу». На парковке было полно родителей – включая Конни Герундт, помахавшую ей рукой из окна машины, – которых буквально распирало от слухов. Внутри явно не произошло ничего такого, что могло вызвать карантин, следовательно, что-то случилось снаружи, что-то весьма существенное, только вот что? И почему никому ничего не го- ворят?
Маргерит отказалась принимать участие в общих домыслах. Связи с окружающим миром не было, однако оттуда продолжало поступать электричество, и там, надо думать, ожидали, что Слепое Озеро продолжит заниматься тем, для чего создано. Поцеловав дочь на прощание, Маргерит смотрела, как та вяло движется через школьный дворик.
Дождь прекратился, однако октябрь прочно вступил в свои права, небо было темно-синим, дул пронизывающий ветер. Маргерит похвалила себя, что заставила дочь надеть свитер. Сама она выбрала виниловую ветровку, и для прогулки от парковки до вестибюля восточного крыла «Хаббл-Плазы» этого оказалось явно недостаточно. Скоро пойдет снег, думала Маргерит, а дальше маячит День благодарения и уже недолго до Рождества. Перемена погоды сделала мысли о карантине неприятней, словно с холодным канадским воздухом в городок пришли одиночество и беспокойство.
Стоя в ожидании лифта, Маргерит заметила своего бывшего мужа Рэя, который как раз в этот момент заскочил в небольшой магазинчик в углу вестибюля, надо полагать, за утренней дозой шоколадных пирожных «Динь-Дон». Рэй всегда отличался исступленным рвением в исполнении ритуалов, и одним из них были «Динь-Доны» к завтраку. Рэй проявлял чудеса изворотливости, чтобы они имелись под рукой даже в отпуске или командировке. В его ручной клади всегда был пластиковый контейнер с «Динь-Донами». Без любимых пирожных на завтрак в нем просыпались самые худшие черты: непрерывная раздражительность, припадки гнева при малейших затруднениях. Пока лифт полз вниз с десятого этажа, Маргерит не спускала глаз с входа в магазинчик. Рэй появился оттуда с бумажным пакетом в руках, как только мелодичный звон возвестил о прибытии лифта. «Динь-Доны», разумеется. И жрать он их будет, закрывшись в кабинете: Рэй предпочитал поглощать сладости без свидетелей. Маргерит без труда вообразила, как он, зажав в каждой руке по «Динь-Дону», вгрызается в них, словно сумасшедшая белка, а крошки сыплются на крахмальную рубашку и галстук, более уместный на похоронах. Вместе с ней в лифт вошли еще три человека, и Маргерит поспешно нажала свой этаж – лишь бы Рэй не успел добежать до двери.
