— А теперь, — сказала она, — давай, гони!
Я помотал головой, дергаясь, словно рыба, пойманная в сеть.
— Выпусти меня! Можешь забирать машину себе! Только выпусти меня!
Да куда же подевалась дверная ручка? Я выходил из этого «Ягуара» всего-то три-четыре раза за всю свою жизнь. И это включая те разы, когда мне хватало смелости пробраться в гараж и просто посидеть внутри машины, пока отец не видит.
Теперь мои дрожащие пальцы блуждали по двери, пытаясь найти ручку и открыть ее, как вдруг что-то тяжелое и горячее уперлось мне в правый бок. Я почувствовал запах нагретой стали и пороха.
— Помнишь, как ты помогал мне с презентацией в «пауэр пойнт» для урока по экономике мистера Уибберли? — сказала Гоби. — Ты тогда очень хорошо соображал, Перри. Сейчас ты соображаешь не так хорошо.
В ее голосе странно сочетались ласковые и наставительные нотки. Как будто она объясняла что-то очень простое кому-то очень глупому.
— Мне нельзя водить машину. Ты же сам знаешь.
— Да это же Нью-Йорк! Кому здесь нужна машина?
Она дотронулась до моей руки:
— Ты мне нужен.
Я посмотрел направо и налево. Снаружи, у дверей клуба, народ уже собирался около разбитого окна, рассматривая распростертое на земле тело. То тело, что несколько секунд назад лежало на капоте моей машины лицом в стекло. Некоторые люди начинали оглядываться на нас. Я чувствовал прижатый к своему боку пистолет, и на периферии моего сознания была мысль, которую я никак не мог уловить.
— Да кто ты такая вообще? Ты просто студентка из другой страны! Ты просто школьница!
— Мне двадцать четыре года.
— Что?
— Поехали.
Теперь пистолет упирался мне в висок.
— Последний раз предупреждаю, поехали.
Я тронулся с места и вырулил на улицу. Меня трясло: каждая часть моего тела вибрировала. Гоби протянула руку и включила «дворники»; они размазали кровь по стеклу наподобие двойной радуги. Она побрызгала стеклоомывателем и включила «дворники» снова. Стекло стало немного чище. Теперь я мог различить впереди огни Бродвея, мерцающие сквозь кровавые разводы на стекле. В зеркало заднего вида я заметил, что толпа перед клубом «40/40» с каждой секундой становится все больше и больше. Вдалеке послышался вой сирены.
— Поверить не могу. Неужели вся эта хрень происходит на самом деле?!
— Не тупи, езжай быстрее.
— Да я быстро еду!
— Ты едешь пять миль в час.
Впереди показался красный сигнал светофора.
— Хорошо, но, пожалуйста, просто убери пистолет, о’кей?
— Вот так.
Она медленно опустила пистолет вдоль моего туловища, пока он снова не уперся мне в бок.
— Так лучше?
— Ты убила его. Ты просто взяла и пристрелила того мужика. Мне кажется, меня сейчас вырвет.
Она ничего не ответила.
— Кто он был такой?
— Никто.
— Что?
— Смотри на дорогу. Перестраивайся в правый ряд. Нам нужно в центр города.
Не отрывая пистолет от моего бока, она полезла в сумочку, извлекла из нее «Блекберри» и принялась щелкать кнопками.
— Сверни направо и выезжай на Бродвей.
Переулки были забиты машинами и пешеходами. Две полицейские тачки стояли неподалеку в пробке. Мы все еще недалеко отъехали от клуба, и там собралась такая толпа, что полицейские едва пробирались сквозь нее.
— Мы попали! Вот мы попали, а?!
— Рули отсюда, и я все тебе объясню.
— Так красный свет же!
— Поезжай!
— Не могу! Я собью кого-нибудь!
Я проскочил на красный, и все цвета перемешались у меня в голове — синий, красный. Даже не успев подумать, я ударил по тормозам. Сердце оборвалось; я вообще перестал чувствовать тело ниже того места, куда был приставлен ее пистолет. Я увидел, как двое полицейских направляются к «Ягуару» с двух сторон. Справа от меня Гоби вытащила из сумки платок и накинула его поверх пистолета, упирающегося мне в бок.
— Проболтаешься — спущу курок, — сказала она тихо.
Коп слева от меня подошел, наклонился и уставился мне прямо в глаза.
— Выйти из машины, — скомандовал он.
8
Используя реально существующие детали, придумайте вымышленный вариант какого-либо поворотного момента в вашей жизни.
Оберлин колледж
С минуту я никак не реагировал. Все мышцы свело; связки словно приросли к костям и окаменели. Не могу сказать, что я не хотел двигаться, но все мое тело отказывалось подчиняться, словно подчиниться и пошевелиться означало бы признать, что все это происходит на самом деле. Полицейские фонари обшаривали лучами внутренности «Ягуара».
— Ты слышал, что я сказал? — повторил полицейский. — Вылезай.
— Я…
Я почувствовал, как дуло пистолета впивается в меня все глубже.
— Я не могу выйти.
Полицейский уставился на меня с глубочайшим безразличием. Он был похож на парня, который предпочел бы разбить морду какому-нибудь наркодилеру, приложив его к тротуару, или пристрелить педофила на месте преступления. Но в тихий субботний вечер он был не прочь использовать в качестве небольшой разминки и меня.
— Я не могу выйти, — сказал я. — У меня ноги не двигаются.
— Ты что, инвалид?
Он снова включил фонарик и посветил вниз, на мои ноги, одна из которых стояла на педали тормоза, а другая зависла над газом.
— Думаешь, удачно пошутил? Между прочим, у меня брат лишился ноги на войне. И ты думаешь, это смешно?
— Нет, конечно нет. Извините.
Он потянулся к моей шее и поправил мне галстук-бабочку.
— Откуда ты сейчас едешь?
— А мы возвращаемся со школьного бала, — сказала Гоби.
— Со школьного бала? Водительские права и регистрацию покажи.
Я полез за бумажником, протянул ему свои водительские права и уже открыл бардачок, чтобы достать регистрационные документы.
— Секундочку.
Свет фонаря застыл на ветровом стекле.
— Это что у вас тут, кровь?
— Это? А, это, — сказал я. — Это я оленя сбил.
— Оленя сбил?
— Ага…
— Где? На Медисон сквер?
— На Коннектикут Тернпайк, — ответил я. — Он выскочил на дорогу прямо перед машиной.
Полицейский поморщился от отвращения:
