1
Расскажите, чем ваш жизненный опыт отличается от жизненного опыта ваших сверстников и в чем состоит суть этого различия. Сравните себя с некоторыми из них.
Университет Пьюджет Саунд
Идея пригласить к нам Гоби принадлежала моей матери.
Не то чтобы я винил ее в этом. В этом никто не был виноват. Я не очень верующий человек, но в католической идее, что вина одного порождает грех другого и так далее, определенно что-то есть. И каждый получает то, что заслужил — жизнь никого не обойдет стороной, сечете?
Я мог бы во всем обвинить саму Гоби, но это все равно, что винить Бога за то, что пошел дождь или землетрясение разрушило глиняные дома в одной из стран третьего мира. Все случилось, как случилось.
Люди в этом отношении похожи на детей алкоголиков, которые во всех своих бедах винят родителей. Вы можете поспорить, сказав, что именно жизненные испытания выковывают из нас личность. Или что во всем виноваты инопланетяне, которые изучают человечество, сидя где-то у себя в далеком космосе. Но я считаю такие объяснения сопливыми бреднями. Винить кого-то в том, что случилось с тобой, — нытье и тоска, чуваки.
Короче, началось все так. Когда-то в маминой семье жила студентка по обмену из Германии. Маме тогда было столько же, сколько мне сейчас, но они дружат до сих пор. Теперь эта бывшая студентка — семейный врач и живет в пригороде Берлина. Когда мать с отцом едут в Европу, они всегда ее навещают и, я думаю, прекрасно проводят время, кудахча о «старых добрых временах», хи-хи да ха-ха…
И вот в год моего окончания школы мама решила, что нас очень культурно обогатит приезд в наш дом студентки из другой страны. Отец согласился в своей обычной манере — на автопилоте, читая газету. Скажу вам по секрету, я даже не уверен, что он слышал, о чем там болтала мать.
И вот так к нам приехала Гоби.
Гобия Закзаускас.
Мать заставила нас с Энни двадцать раз написать ее имя, и каждый раз нам приходилось открывать литовский словарь на веб-сайте, чтобы посмотреть, как это произносится. Ну, чтобы не лопухнуться при знакомстве. Но она и не стала бы нас исправлять. Когда мы наконец встретили ее в аэропорту Кеннеди, она сразу же сказала: «Зовите меня просто Гоби». Так мы ее и звали.
Когда мы приехали домой, ей уже была отведена комната для гостей в конце коридора. Там была отдельная ванная и персональный лэптоп со скайпом, чтобы ей было удобнее общаться со своей семьей. Моя комната была рядом, и по вечерам, когда я сидел за компьютером, занимаясь или заполняя очередной вступительный тест, я слышал ее голос. Она быстро произносила эти странные литовские слова с какофонией незнакомых звуков, болтая со своими близкими на другом конце света. По крайней мере, я думал, что она болтает с родней.
* * *
Скажите любой группе школьников «студентка по обмену, которая будет жить у меня дома» — и выражение лиц у всех сразу станет одинаковое. Как у собаки, которая играла в мячик и вдруг слышала шуршание пакета и запах нового собачьего корма.
Естественно, мы с парнями разбередили себе фантазию, представляя, как ко мне приедет средиземноморская львица с томным взглядом больших глаз, пухлыми губами и обтекаемыми формами новой спортивной машины, с ногами длинными, как у плавчихи, ну и все такое. И как она займется моим образованием в той сфере, которая не преподается в колледже. Как же мы ржали тогда!
Как же мне не смешно теперь…
Гоби была ненамного выше моей младшей сестренки. У нее были темные волосы с жирным блеском, которые она стягивала в тугой пучок на затылке, и из него вечно выбивалась пара прядей по бокам; эти маслянистые пряди висели, как плавники пингвина, брр… Лицо почти полностью закрывали массивные очки в черной оправе с такими толстыми стеклами, что ее глаза за ними казались двумя бесцветными амебами по ту сторону микроскопа. Кожа у нее была цвета быстрорастворимого картофельного пюре, и если у нее появлялся прыщик или пятно, то это тут же бросалось в глаза. Один-единственный раз моя двенадцатилетняя сестра предложила ей воспользоваться своей косметикой, но Гоби пришла от этого в такой ужас, что больше к ней никто не приставал. Даже у предков челюсть отвисла, и все предпочли сделать вид, что ничего и не было.
Если бы с таким выражением лица — смесь сомнения и смущения — она училась в другой школе, ее зачморли бы до смерти. Но у нас в Аппер Тайер она стала просто привычной тенью, практически невидимкой, с вечной кипой учебников, прижатых к груди. В ее гардеробе преобладали тяжелые вязаные свитера и коричневые юбки ниже колена, полностью скрывавшие фигуру, какой бы она там ни была. Единственным украшением, которое она носила, была простая серебряная цепочка с кулоном в форме половинки сердца.
По вечерам она ужинала с нами, аккуратно пользуясь ножом и вилкой, вежливо отвечала на все вопросы на своем безупречно вызубренном английском, потом говорила спасибо, и мы все с облегчением расходились по своим комнатам.
Однажды, через шесть недель после приезда, в столовой колледжа при всем честном народе она вдруг грохнулась в обморок — да прямо лицом в мясное пюре! Я был в другом конце столовки в тот момент, так что только услышал, как истошно завопила Сьюзан Монаган — она решила, что Гоби умерла. Но та быстро пришла в себя и объяснила медсестре, к которой ее отвели, что да, у нее порой бывают обмороки — ничего страшного. А когда мои предки спросили, что ж она их не предупредила, она лишь пожала плечами. «Все под контролем», — вот и все, что мы услышали.
Только ни под каким контролем это не было, и мы стали свидетелями еще нескольких приступов. Похоже, они шли у нее по несколько кряду и были каким-то образом спровоцированы стрессом. Мы никогда не знали, когда следующий. Наконец мы вычитали, что у всего этого есть название — термин «лобная эпилепсия». Каким-то образом связанная с электрическими импульсами в мозгу, генетическими или спровоцированными травмой. Такое было и у Достоевского, и у Ван Гога, и, возможно, у Святого Павла, когда он упал с осла по дороге в Дамаск, если вы верите во все это.
