Жизнь на колесах. Собрались ехать в Архару. Ехать — это надо, конечно, понимать относительно.
Так и на сей раз. Предварительно — 5 километров пехом до подъема, где поезд идет тихо и можно вскочить на ходу. Оставшиеся 12 км на «Экспрессе», что возит дрова и лес, с ветерком. Политрук вспоминает Соловки. Власть «Соловецкую, а не Совецкую». […]
Бывает же дурацкое положение, и никакой устав не подберешь.
Собрались смотреть помполит, адъютант и весь штаб. Тут еще пом нач ВОХР по политчасти. Что ответишь? Взяли с писаря штаба шлем и надели на меня. У парня в этом шлеме было утешение, и этим сглаживалась его жизнь. А тут так просто и легко разрушилась одна из утех и радостей. Мое положение как командира. Я бы так не сделал.
23 [ноября]
Еще один день списан с жизни без цели благодаря военной дисциплине. Что, если прочитает 3-я часть или политчасть эти строки? Они поймут со своей точки зрения.
Иду по производству, работают женщины. Ругаются и малым и большим загибом и сибирской трелью. Черт возьми, до чего может опуститься женщина. Они площадную ругань считают за шик, за ухарство. Испытываешь отвращение как к женщине. Здесь и Соловецкая власть уместна.
А природа чарует своей красотой, своей дикостью. Необъятно далеко уходит склон сопки, теряясь в лиловой дали. Дрожь пробегает по телу, чувствуя этот простор, эту малонаселенность, эту не тронутую еще человеком природу. За ближней сопкой — сопки, дальше еще сопки, еще и еще и, насколько хватает воображения, до самого Ледовитого океана. Чувствуешь, что ты хозяин всего этого. Хочешь — селись и живи, сей, паши, коси, сколько хочешь, сколько можешь, без предела и без края.
24 [ноября]
Знаете вы восход солнца в сопках?
Мрак пропадает сразу, как-то неожиданно смотришь в одну сторону, темно, повернулся, закрыл на мгновение глаза — и сразу день. Как будто свет подстерегал вас, ждал, когда вы откроете дверь, и он войдет, перламутрово-переливчатый. Солнца еще нет, а небо пылает не только на горизонте, а все. Небо горит, колеблется небо, как сцена театра под опытной рукой мастера, по ходу действия окрашивается во все цвета. Взрываются ракеты, стреляя лучами света из-за вершины сопки. Тишина, торжественная тишина, такая, как будто сейчас произойдет священнодействие, как будто сейчас совершится что-то такое, что не случится без тишины. Тишина все нарастает, а небо достигает наибольшей красочности, апогея. Общий свет не прибавляется. И… сразу из-за сопки выплыл огненный шар солнца, лучезарно теплый, а навстречу ему грянул птичий хор.
День наступил. Начался день, а с ним все подлости. Одна из подлостей: на ф-ге драка, дерутся бабы. Бьют бывшую н-цу ф-ги и убивают. Мы бессильны помочь, нам на ф-ге применять оружие запрещено. Мы не имеем права ходить с оружием. Все они 35-цы, но все же жалко человека. Эх, дорвемся, попадут, где мы правы, раскаются. Накипевшее прорвется. Черт знает что, а не третья часть, нас жмут, дают срока, правильно или неправильно применено оружие, а з/к за убийство — ничего. Ну уж ладно, пускай з/к сами себя бьют, нам не пачкаться в ихней крови.
25 [ноября]
После производства прошелся по сопкам. Следов много, а коз ни одной. Приехал нач. отряда. Как будто все в порядке, но нельзя же похвалить.
26 [ноября]
Второй день устаю здорово. На охоте в сопках.
Долго ходим и ничего не видим, кроме следов. Поднимаемся по тропинке на сопку. Слышу шорох сухих листьев, оглядываюсь — скачут две козы. Смотри, говорю сзади стоящему стрелку. Козы услыхали и в сторону. Я прикладываюсь, мажу. Второй раз тоже. Он тоже мажет. Первый раз вижу и стреляю по живым диким козам.
В общежитии стрелка Сигитова [неразборчиво] разыгрывают:
— Умирать в Архару убежали, место искать! Ты бы им скомандовал — ложись! А потом стрелял!
27 [ноября]
Так вот и живем. 4 м комната, топчан с сенным матрасом, казенное одеяло, стол на трех ножках да одна скрипучая табуретка, у которой каждый деть приходится кирпичом заколачивать выезжающие гвозди. Керосиновая лампа с разбитым стеклом и бумажным, из газеты, абажуром. Полка из куска доски обтянута газетой. Стены частью голые, частью оклеены бумагой от цемента. Всегда сыпется с потолка песок, и щели в оконных рамах, в двери и пазах стен. Буржуйка. Пока топят, то одному боку тепло. Что к печке — то на южном полюсе, что от печки — то на северном. Столько, сколько сжигаем дров за сутки в здоровом помещении — была бы баня, а у нас даже не прибанник. Выбросят как не нужного, не соответствующего. А за что, спрашивается, я должен стать жертвой, как многие? Отупеешь, одичаешь, осолдатишься и т. д. Прогресса ни как командира, ни как человека, не чувствуешь. Ну и живи.
28 [ноября]
На улице и в помещении холодно. Холодно и безрадостно на душе. Что это за служба, когда никакого желания, никакого стремления к ней нет. А почему? Да потому что ни бытовых условий, ни культурных нет. Нет даже и разговоров среди начальства о них. Сегодня стоим перед фактом неимения дров. Приходится приказывать, зачем мне все это? Почему так получается?
