Выбиваясь из сил, чтобы обеспечить жену и детей, Фритц Браун становился все более непредсказуемым и замкнутым. Фанни, вероятно, была слишком занята девочками и не имела времени вытаскивать его из депрессии или дать ему возможность поделиться пережитым. А он возмущался нежеланием жены сосредоточить на нем все свое внимание и уважать перенесенные им испытания. Лицо его, как видно по семейным фотоальбомам, приобрело новое, еще более суровое выражение — прищуренные глаза, искривленная линия рта. К сорока годам (в 1919 г.) он потерял почти все волосы и стал упрямым, своенравным деспотом, уверенным, что три его дочери донельзя избалованы снисходительной матерью. Мечта о прочном браке, почтительных детках и домашнем уюте не сбылась. Семья, очевидно, прекрасно справлялась без него и даже не слишком радовалась его возвращению. Фритц не осознавал, что он, как и многие, кто принимал участие в боях, изменился сам. В ноябре 1918-го Ильзе было девять, а Гретль едва научилась ходить, но, даже будучи совсем крохами, девочки уже сопротивлялись его власти. Ева изменилась больше всех. Она привыкла, что люди не остаются равнодушными к ее хорошенькому личику и обаянию, и старалась угодить отцу, но ничто не могло развеять его беспросветное уныние. Поборник суровой дисциплины, он пытался укротить ее непринужденную самоуверенность. Переполненная шумная квартира на Изабеллаштрассе в присутствии главы семьи становилась тихим и угрюмым местом.
В последующие годы Фритц вернулся на прежнюю должность преподавателя ремесел и технических дисциплин. Что особенно важно, он стал убежденным патриотом Баварии и постоянно грезил имперским прошлым. Встревоженный действиями нелегального Верхнеземельного вольного корпуса (Freikorps Oberland) — «теневой армии», стремящейся подорвать основы Версальского договора, — он вступил в Баварский союз за короля и отечество, отдалился от семьи и проводил большую часть свободного времени, запершись в своей комнате с газетой, трубкой, пивом и кошкой. Там он пребывал в мрачном безмолвии, в то время как по другую сторону двери жизнерадостно хлопотали его жена и дочери.
В 1919 году молодой дядя Евы Алоис Винбауэр поступил в Мюнхенский университет. Добросердечная, но ограниченная в средствах Фанни Браун предложила ему снимать у них комнату, а заодно и ужинать вместе с семьей. Почти шестьдесят лет спустя Алоис с восторгом вспоминал ее жареную картошку с хрустящей корочкой. Он описывал Еву, которой тогда было около семи лет, как необыкновенно хорошенькую девочку, послушную, веселую и ласковую. Уже в то время она производила впечатление умного и одаренного ребенка, на лету схватывала все новое. С учебой, по мнению дяди Алоиса, у нее не было никаких проблем. Она успешно справлялась с любыми трудностями, однако быстро теряла терпение, если задание ей не нравилось. Хотя Ильзе была сообразительнее и прилежнее, личное обаяние давало Еве несправедливое преимущество. Она уже начала жить чувствами и эмоциями, пренебрегая рациональным миром знаний и логики. С высоты прожитых лет Алоис отмечает, что «эта склонность предопределила ее трагическую судьбу».
Специалисты по детской психологии, как правило, считают среднего ребенка в семье счастливым. Противостояние Евы родителям позволяет предположить, что она чувствовала себя более уверенно, чем ее замкнутая старшая сестра Ильзе (кузина впоследствии вспоминала ее решительной, отстраненной интеллектуалкой) или привязчивая маленькая Гретль. Ева всегда была хвастунишкой, актрисой, лидером и зачинщицей шалостей. В школе она, похоже, быстро усвоила секрет популярности — быть милой, забавной и капризной — и дома тоже верховодила сестрами. Несмотря на ссоры, родители ее, очевидно, обожали. И Алоис, и Гертрауд, родственники со стороны Кронбургеров, чувствовали, что Ева была любимицей матери. Обе питали страсть к моде и красивой одежде, и Фанни мечтала, что в один прекрасный день Ева откроет собственное ателье в Берлине. Отец рано заметил незаурядные способности Евы ко всем видам спорта и часто брал ее с собой кататься на лыжах, оставляя Ильзе и Гретль дома.
И тем не менее Герта Остермайр, одноклассница, дружившая с Евой до конца ее жизни, считала, что той приходилось порой тяжко дома. Но, несмотря на неровные, трудные отношения с отцом, ее детство выглядит вполне счастливым. Создается впечатление крепкой, активной семьи, где Фритц руководил, а Фанни вела хозяйство и шила, одновременно выполняя роль дипломата, образца для подражания и третейского судьи. Девочки хохотали, дулись, дурачились, меняли пристрастия, примеряли наряды, а Ева еще и изводила окружающих вспышками раздражительности. Никто в семье Браун не был скучен. Нет никаких оснований полагать, что кто-то из трех девочек когда-либо страдал от насилия или недостатка внимания. Что, разумеется, еще не значит, что Ева была счастлива.
Всего в ста милях от них, в Вене, Фрейд подвергал психоанализу женщин, подавляемых мужчинами в семье. Но Фритц Браун считал Фрейда учеником дьявола и презрительно отмахнулся бы от утверждения, что модели поведения и контроль, навязываемые маленьким детям, сказываются на всей их дальнейшей жизни. С точки зрения психоанализа вполне возможно, что обращение Фритца Брауна со своей волевой средней дочерью предопределило ее зацикленность на авторитарных мужчинах, чьего одобрения она во что бы то ни стало пыталась добиться. Ребенок испытывает к родителям и любовь и ненависть, что-то одно — никогда.
Фритц Браун — Vati[3] или, когда он был в ссоре с дочерьми, Papa — оставался патриархом девятнадцатого века, требующим безоговорочного повиновения. И похоже, у него в душе постоянно клокотал гнев, что свойственно многим сторонникам жесткой дисциплины. Бунтарский дух Евы, не умеющей быть столь послушной, как ему бы того хотелось, невероятно раздражал его. Дерзкая и непокорная, в превосходной физической форме, она была одновременно и средоточием его надежд, и объектом осуждения. В семейном кругу, состоящем почти из одних женщин, Ева невольно взяла на себя роль желанного сына. Ее мать порой говаривала: «Фритц хотел, чтобы наш второй ребенок родился мальчишкой. Вот и пожалуйте, он его получил!» Разногласий было много, но никаких свидетельств того, что Фритц Браун когда-либо поднимал руку на своих девочек. Ильзе Браун впоследствии вспоминала:
Мы все росли в атмосфере католического благочестия и должны были слушаться беспрекословно. Спорить мы могли сколько угодно, но все всегда заканчивалось словами отца: «Пока вы сидите за моим столом, будете делать, как я велю. Потом можете поступать, как вам вздумается».
Девочки Браун не ведали скуки. В те дни, когда еще не было телевидения, члены семьи были ближе друг другу и больше зависели друг от друга в плане развлечений. Темными зимними вечерами они собирались за столом и играли в игры. Не в карты, по крайней мере пока что (впоследствии Ева научилась отлично играть в бридж), а в настольные игры вроде лудо, известного в Германии под очаровательным названием Mensch, ärgere dich nicht! что переводится примерно как «Не горячись, приятель!». Это игра для четырех участников, каждый из которых должен, бросая кости, обвести вокруг поля фишку определенного цвета и раньше других успеть попасть «домой». (При этом надо избегать, чтобы тебя не отослали обратно на исходную позицию.) Как все хорошие игры, она поощряет игроков устраивать пакости соперникам, и атмосфера вокруг поля накаляется. Моя мама в детстве играла в лудо со своими сестрами, и я тоже — по возможности каждый вечер. Современные дети в одиночестве сидят за компьютерными играми, даже не подозревая, что они теряют. Mensch, ärgere dich nicht! — это замечательный способ снять накопившееся напряжение между членами семьи. Без сомнения, Ева дергалась, топала ногами, надувала губки — и выигрывала, при необходимости жульничая, пока не попадалась.
