Сочия сидела в постели. Две женщины пытались привести ее в божеский вид. В юной графине вдруг взыграло тщеславие?
– Совершенный, я так рада. Идите сюда. Гоните с дороги этих старых ворон.
Гнать никого брат Свечка не стал и очень осторожно приблизился к кровати. Среди присутствующих легко было определить майсалянок и чалдарянок. Но вот понять, какие из чалдарянок поддерживают Брот, а какие почившего в бозе вискесментского патриарха, было уже сложнее. Епископальных чалдарянок присутствие Свечки оскорбляло: мало того что мужчина, так еще и еретик.
Сочия подлила масла в огонь – похлопала по постели рядом с собой и сказала:
– Садитесь. Взгляните на него. Как он вам?
Монах сказал, что думал:
– Он должен быть в материнских руках, пить материнское молоко.
В комнате воцарилась тишина. Женщины изумленно уставились на старика, да и Сочия не особенно обрадовалась его словам.
– Сочия, ты его мать, так будь ею. Не дай тщеславию встать между вами. И всему остальному тоже. Сестра Клэр, вы ведь не сами вскормили Реймона? – Замечание Свечки угодило прямо в цель. – Сочия, это прекрасный мальчик, безупречный во всех отношениях. Если вырастить его должным образом, он станет достойным наследником графу Реймону.
Сочия сердито кивнула. Она не раз слышала рассуждения брата Свечки о том, почему столько вельможных сыновей вырастают злодеями или просто неумехами.
С этим трудно было поспорить: зачастую великих и любимых подданными владык сменяли на троне дурные наследники.
– Рианна, дайте сюда дитя, пожалуйста, – велела Сочия и, принимая ребенка из рук кормилицы, сказала: – Совершенный, я назову его Люмьером.
– Чудесно. Дай Боже, чтобы он вырос достойным своего имени.
Мать Реймона, скрипя зубами, что-то пробормотала себе под нос, но негромко – чтобы не навлечь на себя порицание. Ее, скорее всего, предупредили заранее.
Свечка вздохнул. Религиозные разногласия – такое сумасшествие. Когда иноземные захватчики не трогали Коннек, тут все шло так же гладко, как при Древней Империи.
– Вы, конечно же, станете его восприемником, – заявила Сочия.
– Мудрое ли это решение? Мне уж недолго осталось.
– Мудрое? Не знаю. Но правильное, и я так хочу. Хотите подержать?
Ребенок успел заснуть, уткнувшись в грудь матери.
– Я непременно его уроню! Еще головой стукнется об пол.
– Не уроните! С Кедловыми-то малявками как-то управлялись.
– Если уронить ее бесененка, на тебя не накинется огнедышащий граф. Кстати, об огнедышащих графах, где Реймон?
– Не знаю. Видела его после родов. Реймон сказал, нужно возглавить дозорный отряд. Что-то стряслось возле Дешара, неподалеку от Вискесмента. Может, Анна и Безмятежный шалят.
Брат Свечка нахмурился. И это в день рождения сына? Отряд мог бы возглавить и Бернардин.
Нужно Реймону научиться доверять дела другим.
В Сочии мигом проснулось любопытство. Когда речь заходила о политике, а Анна и патриарх – это точно про политику, она тут же забывала о Люмьере.
Старик взял ее за руку и не отпускал, внимательно изучая собравшихся здесь женщин.
То, что он увидел, не слишком его обнадежило – вряд ли Люмьера сумеют тут воспитать.
Мальчик, как и его отец, сблизится лишь с двумя женщинами – собственной кормилицей и няней. Его научат ставить их ниже себя или тихо презирать, и со временем он начнет относиться так ко всем, кто ниже его по положению.
Каким-то чудом графу Реймону удалось не поддаться этому пороку.
– Сочия, ты же меня знаешь, я мрачно смотрю на жизнь. Не принимай близко к сердцу мои угрюмые размышления о будущем Люмьера.
Свечка принял решение: ради этого младенца он не вернется в Сен-Пейр-де-Милеж, но останется в Антье.
И быть может, пока Господь не призовет его к себе, монах успеет научить мальчика осознавать реальность.
– Мрачно смотрите на жизнь? Да вы, пожалуй, слишком уж радужно на нее смотрите в нынешние-то суровые времена. Мы вас еще удивим. Зарубите себе на носу: вы остаетесь тут, пока Люмьер не вырастет и не станет мужчиной.
– Быть может, именно столько времени мне и нужно будет, чтобы снова стать совершенным, я ведь перестал им быть, как раз когда тебя встретил.
– Вечно-то вы со своими заумными рассуждениями и шуточками. Давайте берите его. Я настаиваю.
Интонации, прозвучавшие в голосе Сочии, совершенного обеспокоили.
Он взял младенца. Тот немедленно открыл голубой глаз. Глаз этот толком не мог еще ни на чем сфокусироваться, но брат Свечка вообразил, что малыш его запоминает.
Такие маленькие крохи похожи на сверхъестественных созданий.
6
Обитель Богов, Тирания Ночи
Все Старейшие приняли человеческий облик. Даже Асгриммур не знал, виновато ли в этом присутствие людей, или Орудиям просто так удобнее. Кое-кому из богов трудно было удержать форму, и время от времени они начинали мерцать. Возможно, именно поэтому во времена расцвета северных богов их и прозвали Лучезарными.
– Магии нет! – пожаловалась одна из красавиц. – Волшебство пропало.
Почти все Орудия к тому времени вышли из Небесной Крепости, но кое-кто остался наблюдать за смертными. Пайперу Хекту было весьма не по себе: во-первых, давала о себе знать попранная вера, во-вторых, он боялся за родных, хотя Асгриммур и уверял его, что все будет хорошо.
– Старейшие понимают, что просто перешли из тюрьмы поменьше в тюрьму побольше. Они погибнут, если этот мир так и останется закрытым. Чтобы выжить здесь, нужна магия, а магии нет. Начнут выкидывать фокусы – им отсюда не выбраться. Этот мир сжимается и со временем сделается не больше булавочной головки.
– Это элен-коферы подстроили? Вот проходимцы!
– Виноваты боги: именно они придумали, как тут все должно быть устроено, а элен-коферы просто выполнили заказ.
Хект решил в эту тему не углубляться: даже самые невразумительные вещи оказываются правдой, если речь идет о Ночи.
В комнату вошла Жатва. На ходу она жевала нечто напоминавшее дичок-переросток странной формы.
– Первый урожай Эавийн. Не очень-то яблочки удались, но сойдет пока, – сказала она и неторопливо обошла зал, с любопытством заглядывая всем через плечо.
Хекту и самому было любопытно. Когда это Жатва успела бегло заговорить по-фиральдийски? Значит, яблоки и правда действуют.
Отродье, Кловен Фебруарен и Герис подготовили к отправке первую партию оставшихся от сраженных Орудий яиц: в стеклянной емкости уже лежало более ста фунтов этого добра.
