Буровая. Там всегда стоял запах свежей нефти, запах переработанной нефти, запах отходов, запах газа. Запах всего того, без чего он по воле то ли злого случая, то ли не менее злых людей теперь не мог жить. И он, и желая этого, и отвергая, брел в сторону блиставших на фоне потемневшего неба огней сжигаемого попутного газа.
Он чувствовал голод и жажду и знал, что обычная человеческая пища теперь ему не годится. Всё, чем теперь будет он жить, что принимать внутрь, чем дышать, должно содержать углеводороды. Это проклятое соединение, которое изуродовало мир, изменило его до неузнаваемости, убило сотни видов живых существ, присадило человечество на развращающую иглу готового источника энергии. Не надо шевелить мозгами, изобретая что-то новое; качай готовенькое и задыхайся в чаду собственных испражнений.
Стемнело, и на небе появились едва заметные сквозь грязную атмосферу точки звезд. Котиль услышал веселые выкрики и громкий говор, ближе к дороге, которая вела к буровой. Он вспомнил о забегаловке, не закрывавшейся всю ночь и особенно любимой нефтяниками. До самого утра здесь гремела веселая музыка и водка текла рекой, пропивались последние деньги и гуляки валились с ног в кутерьме бесшабашных танцев, предавались плотским утехам и доводили себя до белой горячки. Котиля смутным движением души потянуло к этому месту, хотя он, гонимый, наверняка объявленный в розыск, должен был избегать людей.
То ли голод, то ли медленно прораставшее, как зерно пшеницы, чувство родства с этими людьми, которые дурманом глушили неудовлетворенность жизнью, убивали остатки детской мечты, которая мешала жить, маялось в сердце Котиля. Он шел, поёживаясь от озноба в одной футболке, в направлении слабо мерцавшей примитивной вывески. У входа в забегаловку стояли трое, покачиваясь от опьянения, что-то доказывали и старались перекричать друг друга, через слово используя мат. Чуть поодаль возле стены перегнулся пополам четвёртый, с душераздирающими звуками извергая из себя всё, что вместилось в желудок, но оказалось чрезмерным. Неподалеку в темноте едва виднелась ещё тень, и Котиль не заметил бы её, если бы краем уха не услышал едва пробивавшиеся сквозь грязную ругань и хрипы звуки слабого голоса. Монотонно и жалобно кто-то твердил: «Купите мешочек, купите кто-нибудь мешочек». Присмотревшись, Котиль понял, что это пожилая женщина, которая держала в руках белые мешочки. Скорее всего, она сама их пошила и теперь пыталась продать. Никто не обращал на неё внимания, но она не прекращала попыток, голос её не менялся, не выражая ни отчаяния, ни радости. Котиль толкнул дверь и вошёл внутрь.
В полумраке гремела музыка, стоял плотный сигаретный чад, как дым на серьезном пожаре, чему Котиль обрадовался — меньше будут обращать внимания на цвет его кожи. Народу сидело много, большая часть была пьяна. Из дальнего угла, с трудом прорезая вывихи популярной музыки, доносился женский смех. Котиль уселся за деревянный стол, на деревянную длинную лавку. Всё было крепким и добротным, предназначенным выдерживать любые вывихи буйной фантазии, которые порождались воздействием изрядных доз спиртного.
Рядом с Котилем сидело двое. Напротив него скалил белые зубы молодой парень с зачёсанным набок и закрутившимся вихрами чубом.
— Ты чего не закусываешь? — весело уставился он на собутыльника, ссохшегося мужичка с гнилыми зубами и прилипшей к губе сигаретой.
— Это тебе, зелёному, закусывать надо, — хрипло, с кривой ухмылкой ответил тот, и, не вынимая сигареты, сплюнул на пол.
— А чё не закусить-то, — с балаганной веселостью ответил белозубый и рассмеялся, всем видом выражая безграничное счастье. — Наливай, — вальяжно скомандовал он, — мы сюда глядеть в потолок пришли?
Пальцами с грязными ногтями он взял с тарелки кусок копчёной колбасы с большим количеством жира, бросил в рот и широко заработал челюстями.
Ссохшийся стал наливать. Белозубый икнул и, откровенно уставившись на Котиля, спросил:
— А ты чего не пьешь? Давай, неси стакан, а то вон рожа какая стала! Небось, здоровье надо поправить? Счас поправим.
Котиль, не выражая эмоций, послушно поднялся, пошёл к барной стойке и спросил у заплывшей жиром барменши стакан. Барменша безразлично взглянула на него и поставила на стойку гранчак. Котиль снова уселся. Белозубый щедро налил до краёв и плеснул через верх. Водка тонкой струйкой, пробравшись между микроскопическими неровностями древесины к краю, стала стекать на пол, но никто не обратил на это внимания.
— Это тебе штрафная! Мы тут вторую бутылку начали, а ты только явился. Ишь, как скрутило тебя не на шутку, — ораторствовал белозубый, рассматривая серые руки Котиля, — ничего, попустит!
Он добавил пару матерных слов, смакуя каждый слог, и бесшабашно, во всё горло, расхохотался. Звякнули стаканы, все выпили, Котиль отпил два глотка и поставил.
— Ну ты пьешь! Нефтяники так не пьют! Ты нефтяник или нет? Конечно, нефтяник — по тебе видно!
Вошла женщина, продававшая мешочки. Шла она как на казнь, полностью смирившись с неизбежным, окунувшись в клубы сигаретного дыма, в звуки веселой музыки, в гомон грубых разговоров и пьяных выкриков. Слабым голосом она пыталась пересилить всё это и твердила, как заведённая: «Купите кто-нибудь мешочек». Подходила то к одному столу, то к другому, но никто не обращал на неё внимания. Белозубый протянул, словно перст, указующий на нечто неразумное, толстый палец и с полным ртом заорал:
— Кому нужны твои мешочки? Ты что, пакетов целлофановых не видела? А из чего пакеты делают? Из нефти! Все из неё, кормилицы! Скоро и еда будет из нефти!
— И водка тоже, — самодовольно вставил ссохшийся, пожёвывая сигарету.
— Само собой! Это первым делом — водку из нефти гнать. И называться будет…
— Нефтяниха, — подсказал Котиль, покоряясь снизошедшему вдруг вдохновению.
— Точно, нефтяниха! — орал белозубый. — Эй, хозяйка, ну-ка налей нам нефтянихи! Настоящей, пахучей, как отстойники на буровой!
Он засмеялся во все горло, довольный собственной шуткой, и грохнул кулаком по столу.
Старушка, хватавшаяся за любую надежду, ввиду оказанного ей внимания подошла к столу и, робко протягивая мешочки, пролепетала:
— У меня хорошие мешочки…
— Что там хорошего! Ерунда, а не мешочки!
— Никакой нефти, из хорошего материала…
— Вот именно! Нефтяникам непонятно что предлагаешь!
— Дай ей что-нибудь, — предложил Котиль.
— Дам! — согласился белозубый, резво схватил бутылку и плеснул в стакан. — Водку будешь пить? На, пей!
Старушка испуганно отшатнулась и потопала к выходу. У самой двери она закашлялась от сигаретного дыма, но покорности, которая отражалась во всей фигуре, не изменила ни на мгновение.
Белозубый засмеялся, наливая товарищу. Колбаса закончилась, и они пили не закусывая. Белозубый заводился всё больше, глаза его остекленели, слова, в изобилии слетавшие с языка, разобрать было всё труднее. Ссохшийся сидел с полуприкрытыми веками, лишь одну за одной меняя сигареты, всё так же приклеивая их к губе. Общий гомон в зале, подогреваемый спиртным, усилился, из-за дыма, казалось, скоро не будут видны и стены, обитые пластиком ядовито-зеленого цвета. Музыка грянула громче, что вызвало бурю одобрения. Зал забурлил, из дальнего угла снова послышался женский визг вперемежку с мужским матом. Неподалеку от барной стойки, на свободном от столов пространстве появились танцующие. Немолодой мужик со спитым лицом, в грязных джинсах, но в неестественно светлой, как для школьной линейки, рубахе, неуклюже потоптался и взмахнул руками. После неудачного взмаха он потерял равновесие и упал, чуть не повалив взвизгнувшую женщину. Несмотря на падение, он радостно и мечтательно выругался, а в глазах блеснул неподдельный восторг. В глубине зала, слетев со стола, разбился стакан, сопровождаемый руганью.
