Несмотря на то что я сам являюсь одним из авторов этого сборника, я ее только сейчас увидел. Среди прочего там рассказывается очень драматическая история, связанная с книгой Аксенова „Ожог“. Роман „Ожог“ Аксенов закончил 40 лет назад (отсюда и юбилей), в 1975 году и напечатал только на Западе. Эта книга была для него решающей, именно с ней он приехал в Америку. Об этом сегодня имеет смысл вспомнить в связи с публикацией переписки Аксенова и Бродского, вошедшей в сборник воспоминаний об Аксенове, о котором я только говорил. Но об этом казусе я хочу, чтобы рассказали вы.
Соломон Волков: Я внимательно прочел эту переписку, и она мне показалась по многим причинам чрезвычайно любопытной. Во-первых, публикация переписки писателей современных, к которым мы относим и Аксенова, и Бродского, – это вещь редкая пока что еще.
Тут дополнительный интерес этого в том, что переписка эта очень откровенная, как я считаю, с обеих сторон, а со стороны Аксенова, я бы даже сказал, шокирующая. Во многих смыслах, она высвечивает и то, что мы называем персоналии, то есть личности и одного и другого, и ту очень непростую, я бы сказал, драматичную коллизию, которая между ними сложилась. Мы с вами, разумеется, об этом знали и до того, как эти письма увидели, потому что с Бродским об Аксенове я как раз специально не говорил, но отношение Аксенова к Бродскому для меня отнюдь не было секретом. Аксенов говорил мне много и очень с большой горечью об отношениях с Бродским.
Александр Генис: Давайте объясним, в чем коллизия. Дело в том, что Аксенов приехал с романом „Ожог“ как с заявкой на большую американскую славу. Я знаю об этом еще и потому, что я встречал Аксенова, когда он приехал в Америку в 1980 году. Мы были все в аэропорту Кеннеди, Довлатов, Вайль, я[45]. Мы все приехали в Манхэттен на нашей машине. Аксенов с одним чемоданчиком[46] вышел из самолета, он знал, что вся жизнь была еще впереди. Залогом этой новой жизни был роман „Ожог“.
Еще заранее он прислал нам с Петей[47] рукопись романа, чтобы мы ее прочли и написали о книге до того, к выходу этой книги в свет. Мы читали роман „Ожог“ в рукописи, у меня до сих пор хранится кусок романа, который не вошел в окончательный вариант, до сих пор я держу на случай издания полного собрания сочинений Аксенова этот фрагмент, очень странный эпизод страниц на восемьдесят.
Надо сказать, что мы ждали Аксенова как человека, который должен возглавить нашу эмигрантскую литературу. Потому что, по нашим представлениям, королем поэзии был, конечно, Бродский, ну а кто был королем прозы? Солженицын на эту роль не годился, потому что он никогда не признавал эмигрантскую литературу, поэтому он был тузом. Но он был тузом, который находился в Вермонте, и, может быть, это даже был не туз, а джокер, потому что он не входил в колоду. Зато мы думали, что Бродский и Аксенов вместе возглавят русскую литературу в изгнании, и будет все замечательно. Знаете, как дети говорят: почему бы Толстому и Достоевскому не пришло в голову вместе сочинить что-нибудь?
Жизнь оказалась не так построена, как мы хотели. Аксенов рассчитывал на то, что Бродский порекомендует „Ожог“ своему издательству, чего Аксенов ждал естественным образом от Бродского как младшего товарища по перу, Аксенов-то был старшим.
Соломон Волков: Но не по эмиграции в этот момент.
Александр Генис: Во всяком случае Аксенов надеялся, что Бродский ему обязательно поможет, чего Бродский не сделал. И не сделал по одной простой причине: ему не понравился „Ожог“.
Соломон Волков: Вы знаете, отзыв Бродского, который запечатлен и в письмах Аксенова, я даже не знаю, можем ли мы его озвучить, потому что он сказал: „Ожог“ – это дерьмо, хотя употреблено было совсем другое слово. Но вы знаете, пожалуй, что я попробую прочесть какие-то отрывки из письма Аксенова Бродскому. Надо учесть, что, когда Аксенов был еще в Советском Союзе, он уже узнал об отзыве Бродского.
Александр Генис: Да, это, конечно, письмо обиженного человека. Аксенов никогда не простил Бродскому того, что Бродскому не понравилась его книга, и он об этом сказал. Вы знаете, я никогда об этом не говорил с Бродским, но я не раз об этом говорил с Лосевым, с другом Бродского, который знал Бродского лучше, чем сам Бродский. Лосев мне говорил об этом так: Аксенов не мог себе представить, что существуют нецеховые интересы, что Бродскому просто не нравится эта проза и он не хочет ее рекомендовать, потому что он считает, что незачем это делать. Вот эта простая мысль Аксенову в голову прийти не могла. Мне кажется, что это правдоподобная версия. А вам?
Соломон Волков: Я хотел бы процитировать ответ Бродского на это письмо, этот ответ очень показателен, потому что Бродский здесь пытается оправдаться. Мне кажется, что это оправдание получилось не слишком убедительным и, вместо того чтобы извинить Бродского, мне кажется, усугубляет в каком-то смысле его вину. Дело вот в чем: да, хорошо, его личные вкусы, он на них имел полное право, ему роман Аксенова, как мы знаем, не понравился. Но Аксенов в письме к Бродскому настаивает на том, что „Ожог“ „для меня пока самая главная книга, в ней собран нравственный, и этический, и поэтический, и профессиональный потенциал за очень многие годы“. То есть он считал „Ожог“ к тому времени своим самым большим достижением.
Александр Генис: Это бесспорно, на тот момент для него это была главная книга.
Соломон Волков: Для него отрицательное мнение Бродского было шоком. Но вдобавок к этому у Аксенова существовало некое представление о коллективной этике, при которой мы все в одной лодке, и если кого-то из нее пытаться выбросить на плаву, то это неэтично. Вот что отвечает Бродский на этот счет: „Никто меня не просил рекомендовать или не рекомендовать «Ожог» к публикации. Если бы спросили, я бы ответил отрицательно именно в силу обстоятельств, именно потому, что всякая неудача подрывает авторитет не столько рекомендателя, сколько самой литературы – следующую книжку, может быть, даже лучшую, чем та, что потерпела неудачу, пробить будет труднее. Квота имеет обыкновение сокращаться, а не расширяться».
Я не думаю, что аргументация Бродского здесь убедительна. Он должен был бы, если говорить по совести, сказать: да, мне не понравилась книга, и все тут. Он же оправдывает это некоей литературной политикой. Вы сказали, что он исходил сугубо из вкусовых соображений – не понравилась книга, и все, но тогда надо было так и написать, а не аргументировать это тем, что из-за того, что появится «Ожог», труднее будет напечатать какую-то русскую книгу – это неправда кроме всего прочего (выделено мною. – В. Е.).
Александр Генис: Я совершенно согласен с вами, что это отговорка. Но не надо забывать и другого. Дело в том, что Бродский был очень отзывчив. Скажем, Солженицын никогда никому из русских писателей в Америке не помог, а Бродский помог очень многим, он помог Довлатову, он помог Татьяне Толстой, он помог Алешковскому, он помог многим писателям, которые ему нравились. Более того, Бродский часто писал предисловия к сборникам поэтов. Однажды он даже сказал: „Меня так мало интересуют чужие стишки[48], что я уж лучше скажу о них что-нибудь хорошее“. То есть, в принципе, Бродский был отзывчивым литератором. И Аксенов был отзывчивым литератором, Аксенов тоже помогал людям. Например – мне, он очень ко мне был добр, и я всегда об этом помню. Поэтому я хочу сказать, что этот конфликт интересов никоим образом не должен отражаться на репутации каждого из них – тут просто возник конфликт из-за неприятия эстетики. Для Бродского роман „Ожог“ был неприемлемым, для него он был большим, многословным, с неуклюжей претензией на метафизику, что особенно раздражало Бродского. И он никак не мог себя представить в качестве апологета этой книги, вот как я это вижу.
