Мартина и Филиппа долго стояли на каменном крыльце перед домом. Холода они не чувствовали.
— Звезды стали ближе, — сказала Филиппа.
— Так будет теперь каждую ночь, — отозвалась Мартина. — И может, этой зимой мы больше не увидим снегопада.
Но в этом она ошиблась. Час спустя снегопад начался снова, да такой сильный, какого до сей поры не видели в Берлевоге. Из-за высоких сугробов жители городка наутро с трудом открывали двери своих домов. А окна, рассказывали они год спустя, так залепило снегом, что многие добрые горожане не поняли, что уже рассвело, и продолжали спать, когда время давно уже перевалило за полдень.
12 Великий художник
Мартина и Филиппа заперли двери и тут вдруг вспомнили о Бабетте. Волна нежности и сострадания захлестнула их, ведь только одна Бабетта не вкусила своей доли блаженства этого вечера.
Поэтому они пошли в кухню, и Мартина сказала Бабетте:
— Это и вправду был очень хороший обед, Бабетта.
И сердца сестер вдруг исполнились благодарностью. Им пришло в голову, что за весь вечер ни один из гостей не сказал ни слова о еде. Да и сами они, как теперь ни старались, не могли даже вспомнить ни одного из поданных блюд.
Мартина подумала о черепахе. Черепахи в этот вечер никто не видел, и теперь она вспоминалась Мартине как что-то смутное и далекое — вообще, наверно, это было просто наваждение.
Бабетта сидела на деревянной колоде в окружении такого множества разнообразных грязных кастрюль и сковородок, какого сестрам никогда прежде видеть не приходилось. Она была такой же бледной и измученной, как в ту ночь, когда, придя к дому пробста, на пороге лишилась чувств.
Она даже не взглянула на своих хозяек. Ее темные глаза смотрели куда-то вдаль.
После долгого молчания она наконец перевела взгляд на сестер.
— Я была когда-то шеф-поваром в «Cafe Anglais», — сказала она.
— Всем и вправду понравилось, это был очень хороший обед, — повторила Мартина.
И поскольку Бабетта не отвечала, Мартина добавила:
— Мы все будем вспоминать этот вечер, когда ты вернешься в Париж, Бабетта.
Казалось, упоминание о Париже вывело Бабетту из оцепенения.
— Я не вернусь в Париж, — проговорила она.
— Ты не вернешься в Париж? — воскликнула Мартина.
— Нет, — ответила Бабетта. — Что мне там делать? Там никого из них не осталось. Я потеряла их всех, сударыни.
Обе сестры тотчас подумали о г-не Эрсане и его сыне.
— Бедняжка Бабетта! — сказали они.
— Да, их никого больше нет, — повторила Бабетта. — Ни герцога де Морни, ни герцога де Деказа, ни князя Нарышкина, ни генерала Галифе, ни Орельена Шоля, ни Поля Дарю, ни княгини Полины![16]Их никого больше нет.
Незнакомые имена и титулы людей, которых потеряла Бабетта, несколько смутили сестер, но в словах Бабетты звучала такая трагическая нота, что их сострадательные души восприняли эти потери как свои собственные и глаза их наполнились слезами.
После долгого молчания Бабетта вдруг едва заметно улыбнулась.
— Да и как бы я поехала в Париж, сударыни? У меня нет денег.
— Нет денег? — в один голос воскликнули сестры.
— Нет, — подтвердила Бабетта.
— Но ведь… десять тысяч франков? — испуганно выдохнула Мартина.
— Десять тысяч франков потрачены, сударыни, — сказала Бабетта.
Сестры опустились на стулья. Целую минуту они не могли выговорить ни слова.
— Но ведь… десять тысяч франков? — снова прошептала Мартина.
— Что я могу сказать, сударыни, — произнесла Бабетта с большим достоинством. — Обед на двенадцать персон в «Cafe Anglais» стоил десять тысяч франков.
Сестры по-прежнему не находили слов. Объяснение Бабетты было им совершенно непонятно, но в этот вечер произошло много такого, что так или иначе не поддавалось привычному объяснению.
Мартине вспомнилось, что однажды рассказал друг ее отца, побывавший миссионером в Африке. Он спас жизнь любимой жены старого негритянского короля, и король, чтобы выразить свою благодарность, пригласил миссионера на праздничное пиршество. И только много позже от своего слуги-туземца миссионер узнал, что блюдо, которым он с таким удовольствием лакомился, было приготовлено в честь великого христианского лекаря из мяса одного из маленьких упитанных королевских внучат.
Мартина содрогнулась.
Но сердце Филиппы растаяло. Стало быть, незабываемый вечер будет увенчан незабываемым доказательством человеческой верности и самопожертвования.
— Дорогая Бабетта! — мягко сказала она. — Ты, право же, не должна была отдавать все, что у тебя было, ради нас.
Бабетта посмотрела на свою хозяйку глубоким взглядом, странным взглядом — не было ли в нем капли сострадания, а может, и презрения?
— Ради вас? — сказала она. — Нет, ради себя самой.
Она поднялась с деревянной колоды и стояла теперь перед обеими сестрами. Она словно сделалась вдруг крупнее и выше ростом, и когда заговорила, слова ее оказались под стать ее облику.
— Я великий художник! — сказала она.
И помолчав, повторила:
— Я великий художник, сударыни.
В кухне воцарилось долгое-долгое молчание.
Наконец Мартина сказала:
— Значит, теперь ты всю жизнь будешь бедной, Бабетта?
— Бедной? — переспросила Бабетта.
Она улыбнулась каким-то своим мыслям.
— Нет, я никогда не буду бедной! Я ведь сказала вам — я великий художник. А великий художник никогда не бывает беден, сударыни! Мы получили в удел то, о чем вы, прочие, не имеете понятия.
