Когда я это читала, мне в голову лезли странные мысли. Казалось, будто щука и Даниэль похожи между собой. Двое одиночек в окруженном водой замке, Даниэль и щука, и оба так жаждали добычи. Разве что один дышал над водой, а другая — под водой, но даже это сближало их, потому что оба задохнулись бы, оказавшись в чужой среде.
Я прочла, что рыбу надо сначала оглушить ударом по голове, а потом уже вонзать нож. Прочла, что если вырезать у щуки сердце, то оно будет продолжать биться еще двадцать минут. И я представляла себе впечатление от такого зрелища. Представляла, как держу в руке щучье сердце, которое продолжает биться.
Ночью, когда над замком собрались грозовые облака, мне приснился сон. У меня выросли жабры, а ноги превратились в хвостовой плавник. Я опустилась на дно рва. И там, внизу, где все тихо, черно и непроницаемо, я плавала следом за щукой — недвижно застывая, когда та караулила добычу, и вместе с ней стремглав кидаясь на красноперок с широко раскрытым ртом. Чувствовала я себя легко, ловко и непринужденно, и вода укрывала меня. Под растущими на глубине водорослями открывался вход в Щучье царство. И во сне я могла заплыть туда, разглядывала роскошные залы и покои, а когда поднимала глаза, сквозь прозрачные потолки виднелись облака и звезды. Щука кивнула мне, я увидела, как она застыла, когда мимо нее медленно проплыла красноперка. Тут я разглядела леску, но было уже поздно. В воде у меня не было голоса. Я не могла крикнуть, чтобы предупредить ее. Я видела ее борьбу, как она старалась порвать леску, крутилась и извивалась, все глубже насаживаясь на крючок.
Наконец меня разбудил удар грома. Я все кричала и кричала, пока не пришла мама, которая взяла меня на руки и укачала, как прежде.
Когда приближалась гроза, небо сначала желтело, потом темнело. В воздухе повисали тяжесть и духота. Ветер совершенно стихал, а наше дерево не шевелило ни одним листочком. Мы сидели на ветках и просто ждали. На каменном парапете моста еще стояло ведро с красноперками.
Вот уже неделю мы играли в «слабо». Игру придумал Даниэль.
— Тот, кто дольше всех продержит в руках красноперку, тот и выиграл, — заявил он.
— Тогда лучше сдавайся сразу! — засмеялся Лукас. — Ты в этой игре точно не победишь!
— Посмотрим! — отозвался Даниэль.
Он вытащил из кармана штанов Гизелины часы с секундомером и протянул их мне.
— Засекай время!
Я обрадовалась, что буду судьей, поскольку от одной мысли о склизкой чешуе мне становилось плохо.
Даниэль показал мне, куда нажимать, чтобы останавливать время, потом забросил садок в воду и вытащил его.
Игра была дурацкой, потому что красноперки не выживали в ней.
— Елки зеленые! — в итоге воскликнул Лукас. — Елки зеленые! Мой тупоумный братец научился прикасаться к рыбе!
Даниэль хмыкнул и высморкался в воду.
Когда же небо пожелтело и потемнело, мы залезли на дерево. Я испугалась, потому что молния как раз и бьет по деревьям, но Даниэль лишь рассмеялся и посоветовал мне пойти домой и залезть под одеяло. Тем более он теперь неуязвим, ведь того, кто умеет держать красноперок, и молния не убьет.
При первом ударе грома мама раскрыла окно.
— Даниэль, — крикнула она, — скорее домой! И прихвати Лукаса с Анной!
Мне стало не по себе, потому что раньше так кричала Гизела. Мама же прокричала эти слова впервые, и я заметила, что Даниэля тоже передернуло.
Мы соскочили с дерева и припустили к дому под первыми каплями дождя.
Она стояла на пороге и ждала нас. Я сразу увидела, что она не в настроении.
— Совсем с ума сошли! — ругалась мама. — О чем вы вообще думали, залезли на дерево, когда вокруг молнии сверкают? Чему вас учат? Что мальчишки сорванцы, это известное дело! Но ты, — она зарычала, — от тебя я такого не ожидала! Ты же девочка, да еще к тому же старшая!
Бранясь, мама схватила меня за руку, и я чувствовала, как кончики ее пальцев с каждым словом сильнее впиваются в мою ладонь.
Я вырвалась и побежала вверх по лестнице. Хлопнула дверью и бросилась на кровать.
Почему она так несправедлива?
Почему я всегда виновата?
Почему она мне и слова доброго не скажет?
Я же ее единственный ребенок.
Когда я порывалась обнять ее, она, смеясь, отодвигала меня в сторону.
— Ты меня задушишь! Угомонись.
Но я не сдерживалась, особенно когда хотела показать, как люблю ее. И ждала ответа. Но получала его лишь изредка.
Мне так хотелось быть похожей на нее, но она то и дело говорила: «Вылитый отец!»
Может, поэтому она так ко мне относилась.
Я же сама слышала, как однажды она сказала Гизеле, что очень хотела мальчика. Его бы тогда звали Ян, но получилась всего-навсего Анна.
— И представь, — продолжала мама. — Представь, что теперь мне приходится снова сталкиваться с тем, что было у меня в детстве… капризы… упрямство…
вранье… и всё-всё-всё… ах, как бы мне хотелось, чтобы она была мальчиком!
Не помню уже, что отвечала Гизела, но помню, как горько было слышать эти слова. С тех пор я поняла, что никогда не смогу угодить маме. Я же была всего-навсего девочкой. Хотя умела все, что умели мальчишки. Но для мамы это не имело значения. А теперь, когда Гизела заболела, у нее вдруг появилось двое мальчиков. И все.
Я лежала на кровати, рыдала в подушку и слышала, как внизу на кухне смеется мама. А вместе с ней смеялись Лукас и Даниэль.
Кто-то положил руку мне на плечо, и я вздрогнула.
— Слезами делу не поможешь! — сказал Даниэль.
— Почему ты всегда так тихо ходишь?
— Потому что я не слон!
— Оставь меня в покое!
— И не подумаю!
Он присел на край кровати.
— Чего ревешь?
— Ничего… тебя это вообще не касается!
— Касается! Говори!
— Потому что… я всегда виновата! Потому что не могу угодить ей! Потому что она вечно придирается! Потому что с вами ей гораздо лучше… с тобой и Лукасом! И потому что я так больше не могу!
Он погладил меня по спине, не говоря ни слова, потом вытащил из штанов разломанную пластинку жвачки и положил ее у моей головы.
— Дарю! Со вкусом корицы. Из Америки!
Я приподнялась и взглянула на него.
— Правда, что ли?
— Правда.
