«Делают вид, что спят и не ждут меня, – поняла Янка. – Ну и подумаешь!». Она сняла обувь и на цыпочках поднялась к себе в комнату на втором этаже скворечника. И снова подумала: какое это счастье, что у неё теперь есть своя комната! Не надо красться в потёмках по дому, слышать дыхание бабушки, похрапывание деда, укоризненное мамино молчание, а главное – спать можно не на полу, а на кровати, как человек. Или не спать вовсе, хоть до утра! И не в темноте сидеть, а при свете!
Надо всё-таки помириться с мамой, это ведь она выбила у бабушки комнату для неё. Янка включила свет, села на кровать.
Голова была ясная и чуть-чуть гудела. Наверное, от ветра, который хлестал её на берегу. Янка достала телефон, посмотрела на часы. Первый час… Конечно, неудобно звонить в такое время, но всё-таки он там один, с водкой, какой-то совершенно несчастный. И она набрала Талю.
– На пляже, напротив «Бригантины» сидит.
– Спасибо, – сказал Таль и положил трубку.
Глава 6
Дурацкие игры
Утром ей, конечно, влетело по первое число. И эгоистка она, только о себе думает, и безответственная, и невоспитанная, и была бы помладше, её бы точно выпороли. Янка слушала в пол-уха. Больно надо! Глеб, который вышел из душа и всё слышал, подмигнул Янке, мол, не обращай внимания, и всё сразу стало хорошо. Весь день она летала как на крыльях. Только об мрачный взгляд Таля споткнулась, когда влетела на всех парусах в класс. Было видно, что Таль и ждал её появления, и боялся. Она кивнула ему, как можно равнодушнее, чтобы он не подумал, будто вчерашняя встреча с его отцом что-то для неё значит. Но Таль сам подошёл к ней на перемене. Дождался, пока Даша убежит в туалет, сказал с вызовом:
– Не думай, что он пьёт.
– Я и не думаю. Со всяким бывает.
– У них сокращения просто на фабрике. Он боится, что его тоже попрут. Кризис, работу не найдёшь.
– Ну да… да не попрут. Чего ты паникуешь раньше времени?
Таль неловко улыбнулся:
– Да я-то ничего, я наоборот, это он…
– Забрал его вчера? – решилась всё-таки спросить Янка. А что? Таль ведь первым этот разговор начал.
– Ага. Еле дотащил… Он же здоровый!
– Вот вы где! – поддетела к ним Даша. – А у нас геометрию отменили! Киса заболела, сказали заменять некому, так что окно. Гуляем?
Они прогуляли геометрию, а заодно и биологию с литературой. Потому что сначала сидели у «Нептуна», потом полезли в старый сад санатория, а там встретили Глеба с фотоаппаратом, и он предложил им устроить фотосессию. Таль тут же нахмурился, но девчонки радостно его затормошили, и пришлось ему тоже позировать перед камерой.
– Хлыщ московский… – сказал он, когда они распрощались с Глебом и пошли на историю.
Янка, конечно, тут же вспыхнула:
– Сам ты хлыщ! Нормальный парень!
– Ой, красавчик какой! А как на тебя, Янычка, смотрит!
Иногда Даша всё-таки была ужасной дурой! Таль аж побелел весь, кулаки сжал.
– Терпеть таких не могу, – процедил он и сплюнул.
Янка фыркнула. Глеб был самым лучшим. Ни Таль, ни Рябинин, никто-никто на свете не мог с ним сравниться! Чтобы как-то справиться со своими чувствами к нему, она пела, сочиняя на ходу какие-то глупые песни. Пела за работой, слова в пустом зале звучали красиво, казались значимыми.
Выложила твоё имя из тонких веточек,
И мне вдруг почудилось,
Что оно написано
Босой пяткой на песке,
А прибой всё не смывает и не смывает его.
Я стою и жду,
Надо мною кричат альбатросы,
И ветер вскидывает к небу облака, как брови.
Твоё имя вросло в песок,
Впилось, как корнями, звуками и слиянием букв
В эту землю.
Наконец я увидела, что ты очень похож на своё
Имя.
Она пела и вспоминала, как он однажды взял её за руку… посмотрел… улыбнулся… подмигнул… И мечтала, как однажды он подойдёт и скажет что-нибудь такое, особенное (что имеется в виду?), а она ответит как-нибудь очень остроумно, а потом он протянет ей руку, а она…
Был уже декабрь. Посёлок совсем опустел, исчезли даже последние осенние хиппи, нудисты и другие неформалы, которые всегда появлялись здесь в начале осени на месяц-два, а потом так же непонятно, в одну ночь, исчезали. Будто перелётные птицы. Ветер гонял по обочинам мятые жёлтые листья, давно собрали тяжёлый, обильный в этом году виноград, и даже отцвели последние розы. Давно варили варенье из кизила и томили в печах айву. Гулять подолгу было теперь холодно, море неспокойно ворочалось, будто предчувствуя суровую зиму. После работы Янка всегда заходила на берег к песенному своему камню, смотрела на горизонт, будто духу набиралась, прежде чем идти домой, где её опять будут отчитывать и придираться по мелочам.
На улице хлещет дождь —
заклинанье осеннее.
И неслышно листья желтеют —
осени откровение.
Забытые песни сменились
Созвучьем тоскующих окон.
Я в промежутке сердец повисаю холодном…
Глеб подошёл и встал у Янки за спиной. От него пахло туалетной водой, чуть-чуть табаком. От него пахло мужчиной. Янка чувствовала, как что-то поднимается в ней снизу, от коленок, что-то большое и страшное. Ей хотелось убежать и в то же время вцепиться в Глеба. Она очень боялась, что он постоит сейчас вот так и уйдёт, так ничего и не сказав.
«Неужели я ему нравлюсь? – в каком-то восторге и ужасе одновременно думала она. – Не может же он просто так смотреть и вот так подходить… Нет, не может быть, я маленькая, я просто… Как он смотрит! Какие у него руки, губы… Вот если бы…». Ветер трепал её юбку, открывая колени, а волосы метались из стороны в сторону. И Янке казалось, что она сейчас такая красивая! Что просто невозможно не влюбиться.
– Жалко фотоаппарат не взял, – сказал Глеб. – Море трёхцветное, и ты такая… Ты очень красивая. Я бы тебя одну фотографировал здесь.
Янка стояла, не шелохнувшись. Только в глазах закипали непонятные слёзы. Она не знала, что сказать. И Глеб тоже молчал. Всё это напоминало какую-то игру, то ли слишком тонкую, то ли слишком взрослую, чтобы она её понимала. Волна, ударившись о берег с особенной силой, лизнула Янкины ботинки. Глеб чуть-чуть отодвинулся.
– Домой пойдёшь?
Янка покачала головой. Домой? Сейчас? После таких слов?
– Пойду в баре посижу, – вздохнул Глеб и пошёл к набережной.
Янка смотрела ему вслед. Спина Глеба заслоняла от неё весь мир.
Янка слышала, как взрослые обсуждают Глеба, говорят, что он лоботряс и тунеядец.
