Затем она открыла дверь и, объявив: «Мисс Фишер!», пропустила Фрину.
Фрина очень сожалела о том, что гомосексуализм существует, поскольку он отнимал у нее много ярких и привлекательных молодых людей. Но считала его неизбежностью — все равно что родиться рыжим, а потому не одобряла попыток излечить страдальца, особенно если тот не очень-то и страдал и, возможно, хотел излечиться от пристрастия к симпатичным юношам не больше, чем сама Фрина. Бедный Чарльз! Это многое объясняло. Раз уж у него была Страшная Тайна, ему приходилось либо мучиться, либо трястись от страха.
Интересно, знает ли об этом госпожа Фриман?
Секундного наблюдения хватило, чтобы убедиться: госпожа Фриман знает исключительно то, что ей хочется знать.
— О, мисс Фишер, извините, что не встаю, но я в таком расстройстве! Куда же мог деться Чарльз? Он так никогда раньше не делал! Как он мог так поступить со мной?
Поскольку на этот вопрос мисс Фишер отвечать была явно не готова, она пропустила его мимо ушей и присела на краешек кушетки.
— А как насчет его приятелей? — спросила она.
Костлявая лапка, похожая на птичью, потянулась к ее пальцам, и Фрине пришлось собрать волю в кулак, чтобы не отдернуть руку. Госпожа Фриман говорила хрипло и прерывисто, словно рыдания повредили ей горло.
— Я обзвонила всех его друзей, которых знала. Никто из них его не видел. Бобби Салливан — знаете, эти Салливаны из Корка, эти ирландцы, — так вот, он рассмеялся и сказал, что Чарльз вернется сам, как овечка Мэри, если я оставлю его в покое. Он смеялся! Чарльз, конечно, якшается с весьма легкомысленными молодыми людьми, они ветрены, но не порочны.
Ага, как же, подумала Фрина и мысленно выругалась. Знаем мы этих молодых красавцев. Они напоминают мне о том, что я уже не так юна, как прежде.
— Да, госпожа Фриман, — ободряюще согласилась Фрина. — Так вы поговорили со всеми?
— Бобби очень близкий друг. Кто-кто, а он должен знать, где Чарльз. О, мисс Фишер, меня не оставляет мысль… а вдруг авария, а ведь есть еще и река!
— Есть ли причина опасаться, что Чарльз мог… — Фрина помедлила, подыскивая нужные слова, и остановилась на самом туманном определении: —…совершить какую-нибудь глупость?
Оно оказалось не особенно туманным. Госпожа Фриман вскрикнула и разразилась такой истерикой, что Фрине пришлось воспользоваться бренди, нюхательной солью и очередным платком.
— Послушайте, — строго сказала она. — Если вы намерены взвиваться в стратосферу при малейшем упоминании о возможных неприятностях, нас это ни к чему не приведет. Успокойтесь. Будете так себя изводить — долго не протянете. И какая польза Чарльзу, если вы превратите себя в развалину? Итак, успокойтесь. Я прикажу подать вам завтрак, вы его съедите, а потом мы поговорим о Чарльзе, и вы прекратите вопить.
Это лекарство подействовало. Фрина отдала необходимые распоряжения; госпожа Фриман перестала хныкать и покорно съела вареное яйцо, три ломтика поджаренного хлеба, а также выпила две чашки чая. Поднос убрали. Привести себя в порядок хозяйке помогла словоохотливая горничная, которая Фрину явно не одобряла, однако сказать об этом не решалась, поскольку никто с момента исчезновения Чарльза был не в силах заставить госпожу Фриман поесть хоть что-нибудь.
Служанка вышла, чересчур громко хлопнув дверью, и Фрина вернулась к своему вопросу:
— Итак?
— Нет, судя по поведению, он никогда не хотел… сделать такое.
— А наркотики? Подозрительный белый порошок, оставленный в кармане выходного костюма? Не замечали у него возбуждения или подавленности? Постарайтесь припомнить. Вы должны были обратить внимание.
— Нет, он всегда вел себя одинаково, — судя по виду, госпожа Фриман снова собиралась разрыдаться, однако, взглянув на Фрину, передумала. — Он был очень чувствительным, это верно — за завтраком всегда замечал, что яичница пережарена или что рубашка плохо накрахмалена, такие вещи. А вечерами по большей части его дома не было — уходил куда-то с Бобби или другими молодыми людьми; вот почему я была так рада, мисс Фишер, что вы взяли его с собой в «Зеленую мельницу». Он почти не знается с девушками, хотя эта придира Мэри Эндрюс пыталась заполучить его для своей чахлой невзрачной дочурки. Разумеется, Чарльз на такое не польстился, хотя денег у них куры не клюют. Нет, Чарльз всегда вел себя ровно. Был таким заботливым, когда скончался его отец. Оставался дома, читал мне и… Он же у меня один остался, с тех пор как Виктор…
— Его старший брат?
— Да, Виктор. Он участвовал в боях на Галлиполи[14]. Такой впечатлительный мальчик, пошел в армию, когда ему исполнилось восемнадцать. Там, на фортепьяно, его фотография.
Фрина взяла снимок. Юное лицо, менее симпатичное, чем у Чарльза, широкие скулы, решительный рот под маленькими усиками, глубоко посаженные глаза. Взгляд его казался напряженным, словно в ожидании грядущих сражений. В своей шляпе со страусиным пером юноша напоминал рыцаря в дозоре.
— Он так и не вернулся? — осторожно спросила Фрина.
— Ах нет, мисс Фишер, вернулся. Но мы все равно его потеряли. Потеряли и теперь даже не знаем, как он и что с ним. Бедный Вик! Он вернулся совсем другим — не выносил городской жизни и ушел куда-то странствовать. Мы много лет посылали ему чеки куда-то в Гипсленд, он всегда получал их, но никогда не писал. Затем, года четыре назад, чеки стали приходить обратно. Я не знаю, что случилось с Виктором. Видите ли, у меня был Чарльз. Теперь же, когда Чарльз пропал, полагаю, я должна выяснить, что с Виктором. Но он всегда был таким трудным мальчиком, нетерпеливым и своевольным, а Чарльз…
А Чарльз, язвительно подумала Фрина, был тут как тут, постоянно утешал маменьку, подавал ей нюхательные соли и говорил, что не стоит беспокоиться о непочтительном и, возможно, контуженом сыне, который вдобавок не столь привлекателен и чье тело и разум, вероятно, обезображены отметинами войны. Так пусть бедный Виктор влачит свою жалкую долю в безлюдном буше, тогда как милашка Чарльз останется, чтобы купаться в материнской любви и наслаждаться деньгами и положением.
— И вы действительно не знаете, что произошло с Виктором? — спросила Фрина, безуспешно пытаясь скрыть звучащее в голосе недоверие.
Госпожа Фриман сдержалась и потянулась к нюхательной соли.
— Там, в буше, ему не угрожала никакая опасность, а я всегда могла написать ему. И писала ежегодно на день рождения, рассказывала, что произошло за год, как идут дела и что Чарльз…
Что Чарльз просто великолепен, подумала Фрина, а Виктор не нужен здесь, и лучше ему оставаться на прежнем месте и не рушить домашнее благополучие. Ох, госпожа Фриман, вам очень повезет, если вы не растеряете своих сыновей — при таком-то обращении. Но вслух она произнесла:
