Едва все ушли, Ленка чуть было не набросилась на него с кулаками, но он давно научился гасить ее гнев двумя-тремя ничего не значащими фразами.
Из театра они вышли вместе. Серый предложил взять машину, но Ленке захотелось немного пройтись по старой привычке, подышать воздухом.
Они шли по направлению к метро, впервые за долгое время оставшись наедине друг с другом. Банкет, цветы, поклонники – все было брошено на произвол судьбы и забыто. Серый снова был рядом. Освобождение откладывалось на неопределенный срок, приносите передачи.
Если не сейчас, то когда же, подумала Ленка. Если сейчас он не объяснится, то уже завтра она пойдет добровольцем в психушку.
Впереди показалась яркая, похабно красная буква «М». Ленку охватила паника. Еще чуть-чуть, и все пойдет по накатанному сценарию. Метро, поцелуй, прощанье. Остановившись на мгновенье, она схватила ртом побольше воздуха и выдохнула:
– А не обмыть ли нам это дело пивом, все-таки премьера?
– Почему пивом? – удивился Серый. – Я хотел пригласить тебя куда-нибудь поужинать.
– У меня мало времени, – соврала почему-то Ленка.
– Планы на ночь? – с усмешкой спросил он.
– А как же! – зло ответила она.
– И ты решила уделить мне полчасика по старой памяти?
– Решила!
– А ты думаешь, мы уложимся?
– Уложимся. – Ленка усмехнулась про себя двусмысленности сказанного.
Мандраж, который бил ее после спектакля, еще не прошел. И по-хорошему, надо было бы выпить водки, чтобы ослабить внутреннее колотилово, менявшее Ленкин голос до неузнаваемости.
– Что ты хрипишь? – спросил Серый. – Не простудилась?
Он вдруг быстро, на ходу схватил ее руку и прижал к своей щеке:
– Руки холодные, температуры, похоже, нет. У тебя все в порядке?
– Спасибо. Да.
– Тогда что трясешься? Из-за интервью? Так все уже позади.
Они вошли в какую-то мутную стекляшку и заняли столик у окна. Мокрый осенний снег налипал на окна комками манной каши и тут же сползал вниз прозрачным серым киселем. В забегаловке было душно, и хотелось пить.
– Ну, за успех! – сказал Серый весело и стукнулся с ней пластиковым стаканчиком.
– За позор, – отозвалась Ленка хмуро, прожевывая холодную пиццу.
– Да все нормально прошло, не бери в голову, – успокоил ее он. – Растерялась немножко, но это с каждым может случиться.
– А я тебя еще раньше предупреждала, – вдруг заорала Ленка. – Нашли, о чем со мной говорить! О судьбе русской интеллигенции! И когда? В день моей премьеры! Я играть могу, петь и даже сочинять стихи... А не рассуждать с умным видом «в греческом зале, в греческом зале»! Нет бы сценарий какой маленький: он мне вопрос, я ему ответ, он – мне, я – ему...
– Ну, так скучно. – Серый щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. – Пашка сам за минуту до эфира смутно представляет, о чем пойдет речь. Ему всегда интересно, как человек думает в камеру. Такая у него фишка, понимаешь?
– Фишка у него... А у меня шишка на всю оставшуюся жизнь.
– Да брось ты. Честное слово, как маленькая... Важно, что это интервью случилось. В нужном месте, в нужный час, и, может быть, уже на этой неделе тебя покажут на Новом канале. Что тебе еще нужно?
– Здрасте, приехали! – Ленка откинулась на стуле, театрально разведя руки в стороны. – Я думала, это твоему Пашечке любимому нужно. А мне-то на что?
– Ну, мать, ты даешь, – изумился Серый. – Да люди деньги платят, лишь бы на пару минут в ящике засветиться, а тут с твоим участием чуть ли не часовую передачу сделали, чтобы тебя, кроме узкого круга любителей малых театральных форм, еще кто-нибудь увидел.
– А мне наплевать, увидят меня или не увидят. И вообще, за счастье считать должны. Я как луч света в их темном эфире. Что бы без меня ты вообще делал!
– Послушай, Заяц, ну что с тобой, в самом деле? – спросил Серый мягко. – Может, у тебя проблемы? Я могу чем-нибудь помочь?
– Ты моя проблема! И никакой я не Заяц! Ты же прекрасно знаешь, что я терпеть не могу всю эту зоофилию. – Почувствовав, что истерика набирает силу и вот-вот прорвется позорными бабьими слезами, Ленка вынула из сумки платок и стала ожесточенно и судорожно сморкаться.
– Ладно, давай мириться, – сказал Серый и улыбнулся.
Он взял ее руки в свои и поочередно поцеловал каждую в запястье:
– Знаю, виноват. Виноват во всем. Я поступил с тобой как последняя сволочь. Но если бы я тогда этого не сделал, было бы еще хуже.
– Куда уж хуже, – буркнула Ленка и тихо добавила: – Хуже, чем сейчас, и быть не может.
– Поверь моему опыту, может.
– Да что ты все – бы да кабы, откуда ты можешь знать...
– Просто поверь мне.
Ленка глядела на его лицо и не могла оторваться. Серый курил и смотрел в окно.
– Я же ничего не требовала, – прервала молчание Ленка, – я даже не хотела, чтобы ты ушел от нее и жил со мной. Мне было достаточно сознания того, что ты есть, что ты живешь со мной в одном городе, дышишь одним со мной воздухом, что я хоть изредка могу видеть тебя, чувствовать, слышать рядом твой кашель... И может, даже не трахаться с тобой никогда...
– Никогда?
– Ну, почти.
Серый тихонько засмеялся и потушил сигарету.
– Давай лучше выпьем, – предложил он и разлил водку.
Свою порцию Ленка проглотила быстро, а он медлил, грея в ладонях пластиковый стаканчик.
– Ты знаешь, – вдруг произнес Серый, – если б не тот дурацкий звонок, я бы, наверное, домой больше не вернулся.
– Что? – очнулась Ленка. – Что ты сказал?
– Я не смог бы вернуться домой.
Ленка застыла, боясь пошевелиться.
Серый помолчал немного и продолжил:
– Понимаешь, у нас с тобой тогда все было так необыкновенно, что даже страшно стало. Ну не бывает так. Что-то должно было случиться...
Он выпил наконец свою водку и добавил:
– И тут как тут этот звонок. – Серый крутил в руках бесполезный стаканчик и смотрел в окно. – Совпало все как-то смешно, неслучайно, не вовремя. Как знак какой-то, напоминание. Зачем? Почему?
Он пожал плечами, помолчал, ожидая Ленкиной реакции и, не дождавшись, заговорил снова:
– Жена мне на мобильный почти никогда не звонила, а тут вдруг... Даже не помню толком, о чем мы говорили. Но она как будто чувствовала что-то. Все спрашивала: «У тебя все в порядке, у тебя все хорошо?» Я много думал потом. Можно оставить женщину, когда ей двадцать, тридцать, может быть, даже сорок лет. Она, вполне вероятно, еще успеет устроить свою жизнь. Но когда ей под пятьдесят, уходить уже как-то подло. Хотя я подлец по жизни...
