Бадри посмотрел на нее, потом на зонт тем же отсутствующим взглядом, что и в пабе, но затем, извинившись, нагнулся за зонтом. Несколько секунд они с двух сторон сражались с фиалковым полем, пока Бадри наконец не подцепил зонт за ручку, не вывернул обратно и не подал хозяйке, раскрасневшейся то ли от ярости, то ли от холода.
— Извините?! — возмущенно передразнила она, поднимая ручку зонта над головой, словно собираясь обрушить ее на Бадри. — Это все, что вы можете сказать?
Он рассеянно провел рукой по лбу, а потом, как и в пабе, словно очнулся, и снова припустил почти бегом. В ворота Брэйзноуза, через внутренний двор, в боковую дверь лаборатории и по галерее в помещение сети. Когда Дануорти вошел, Бадри уже сгорбился за терминалом, хмурясь на экран.
Дануорти боялся, что увидит там сплошной «снег» или, хуже того, черноту, но на экране шли ровные колонки цифр и матрицы.
— Привязка установлена? — спросил Дануорти, пытаясь отдышаться.
—Да. — Бадри перестал хмуриться, однако смотрел по-прежнему отрешенно, словно ему стоило больших сил сосредоточиться. — Когда... — начал он и, затрясшись в ознобе, будто забыл, что хотел сказать.
Хлопнула стеклянная дверь, в лабораторию вошли Гилкрист и Мэри, а за ними Латимер, складывающий зонт.
— Что такое? Что случилось? — спросила Мэри.
— Что «когда», Бадри? — теребил его Дануорти.
— Я сделал привязку. — Оператор повернулся к экрану.
— Это она и есть? — Гилкрист навис у него над плечом. — И что значат все эти символы? Переведите для несведущих.
— Когда было что? — повторил Дануорти.
Бадри потер лоб рукой.
— Что-то не так.
— Что именно? — воскликнул Дануорти. — Сдвиг? Там получился сдвиг?
— Сд-д-двиг? — едва выговорил оператор, выбивая зубами дробь.
— Бадри. — Мэри наклонилась к нему. — С вами все хорошо?
Тот снова посмотрел своим блуждающим взглядом, словно обдумывая ответ.
— Нет, — наконец выдавил он и повалился ничком на пульт.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Перемещение сопровождал колокольный звон. Высокий и дребезжащий, как в тех фоновых подборках, которые непрерывно играли на рождественской Хай-стрит. Предполагалось, что лаборатория звукоизолирована, но каждый раз, когда кто-то открывал наружную дверь на галерею, до Киврин доносились призрачные отголоски рождественских гимнов.
Сперва пришла доктор Аренс, потом мистер Дануорти, и оба раза Киврин пугалась, что они сейчас возьмут и никуда ее не пустят. Доктор Аренс еще в лечебнице чуть не отменила переброску, когда след от прививки у Киврин на руке распух в огромную красную блямбу.
— Никаких перебросок, пока не спадет вздутие, — заявила доктор Аренс и отказалась ее выписывать. На самом деле рука еще чесалась, но доктор Аренс об этом знать не должна, иначе она скажет мистеру Дануорти, который и так панику наводит с тех самых пор, как узнал, что Киврин отправляется в прошлое.
«Я ведь ему еще два года назад сказала, что хочу туда». Два года! И все равно, когда вчера она пришла хвастаться своим нарядом, Дануорти попытался ее отговорить.
— Мне не нравится, как организует переброску кафедра медиевистики, — заявил он. — Даже если они действительно просчитали все накладки, нечего молодой девушке делать в Средневековье одной.
— Все продумано, — убеждала Киврин. — Я Изабель де Боврье, дочь Жильбера де Боврье, дворянина, жившего в Ист-Райдинге с 1276-го по 1332-й.
— И как дочь йоркширского дворянина очутилась в одиночку на Оксфордско-Батской дороге?
— Не в одиночку. Я ехала со своими слугами в Ившемский монастырь за больным братом, и на нас напали разбойники.
— Разбойники... — Дануорти заморгал на нее сквозь очки.
— Вы же сами говорили, что женщины в Средние века никуда не ездили одни, только в сопровождении. Вот, меня сопровождали, но слуги бросились наутек, а разбойники забрали лошадей и все мое добро. Мистер Гилкрист считает, что легенда вполне правдоподобная. По его словам, вероятность...
— Еще бы не правдоподобная. В Средневековье на каждом шагу сплошные разбойники и воры.
— Знаю, — нетерпеливо отмахнулась она. — А еще разносчики заразы, мародерствующие рыцари и прочие лиходеи. Хороших людей в Средние века, я так понимаю, вообще не водилось?
— Этим некогда было, они ведьм жгли.
Киврин решила сменить тему.
—Я хотела показать вам свой наряд. — Она медленно повернулась на месте, демонстрируя голубой киртл и белый подбитый мехом плащ. — А волосы распущу перед переброской.
— Глупо отправляться в Средневековье в белом. Только перепачкается.
Сегодня утром лучше не стало. Мистер Дануорти мерил узкую галерею шагами, как молодой папаша в приемном покое роддома. Киврин до последнего боялась, что он вдруг возьмет и все отменит.
Отправка откладывалась и откладывалась. Мистеру Гилкристу вдруг вздумалось еще раз объяснить ей, как работает «Книга Страшного суда» — можно подумать, она первокурсница. Никто в нее не верил, кроме, пожалуй, Бадри, да и тот что-то там все высчитывал и пересчитывал, вымерял и перемерял, а один раз даже стер целый набор координат и ввел заново.
Киврин уже стало казаться, что ее так и не позовут на позицию, а когда все-таки позвали, стало еще хуже — лежать с закрытыми глазами и гадать, что происходит. Латимер вдруг засомневался, правильное ли написание имени Изабель они выбрали — как будто в те времена все умели читать и уж тем более писать. Потом над ней нависла Монтойя и начала рассказывать — в двадцать пятый раз, — как узнать Скендгейт по церкви с фресками Страшного суда.
Кто-то (видимо, Бадри, поскольку он единственный не давал никаких наставлений) чуть-чуть передвинул ее руку и поправил подол юбки. Лежать на полу был жестко, и какой-то острый угол впивался под ребра. Мистер Гилкрист что-то сказал, затем снова раздался колокольный звон.
«Пожалуйста, — молила Киврин, — ну, пожалуйста!» Вдруг доктор Аренс решила вколоть ей еще прививку, или Дануорти сбегал на исторический факультет и добился, чтобы категорию снова повысили до десятки?
Дверь, видимо, так и не закрыли — колокольный звон не утихал, хотя мелодию никак не удавалось разобрать. Нет, это не мелодия. Это размеренный набат. Когда он замолк, а потом возобновился, Киврин поняла: «Я на месте».
Она лежала на левом боку, неуклюже подогнув ноги, — предполагается, что она упала как подкошенная от удара напавших на ее повозку разбойников, закрываясь рукой от свинчатки, рассекшей висок. Из-под руки она сможет незаметно подглядывать, когда откроет глаза, но пока она их не открывала, только прислушивалась, не шевелясь.
Кроме колокола, больше никаких звуков. Если она посреди дороги в XIV веке, то должны быть слышны и птицы, и белки. Наверное, они притихли, напуганные ее появлением или мерцанием сети, которая на несколько минут рассеивала в воздухе искрящуюся, будто иней, взвесь.
