Клер ненавидела ее, как и всех женщин, которых отец приводил в дом.
— Когда дело касается женщин, ему отказывает вкус, — говорила Клер (если в доме присутствовали чужие, имя «Клара» было под запретом).
Наполеон Вондрашек заводил себе подружек только тогда, когда находился на волне успеха. И его не останавливало, что Клара страдала, видя его с другой женщиной.
— Тот, кто запутался в своих чувствах, отстает на дистанции, поскольку не может двигаться дальше, — говорил он, попыхивая гаванской сигарой.
Отец отпускал беззлобные шутки по поводу «моего флирта с рабочим классом». Он говорил, что в молодости тоже работал в гостиничном бизнесе, однако карьера Феликса Круля не прельстила его.
— Я работал в отвратительном отеле в Брно, детка, в котором жили отвратительные постояльцы. От них дурно пахло, но в нашем отеле стоял еще более отвратительный запах. Я относил в номера их потертые чемоданы и ждал, когда мне дадут жалкие чаевые, виляя хвостиком, как собака. И если мне ничего не давали, я вел себя нагло и дерзко. Но они не обращали на это никакого внимания. Именно такая ситуация казалась мне невыносимой.
— Я не отношу чемоданы в номер, отец.
— Конечно. Но от тебя тоже дурно пахнет, прости меня за откровенность. От тебя воняет, как от торговки рыбой.
Я с интересом слушала рассказы Вондрашека о его молодости. Теперь, по прошествии многих лет, когда его жизнь кардинально изменилась, истории из его юности превратились в анекдоты. Он рассказывал их с усмешкой, как будто речь шла не о нем самом, а о постороннем человеке.
— А потом? Что было потом? — спросила Клер, разливая чай.
Было воскресенье, и мы сидели на террасе, хотя дул довольно сильный ветер. Однако отец не хотел нарушать традицию. Он считал, что солидному человеку по воскресеньям нужно пить чай с семьей на террасе и любоваться видом на Эльбу.
Разлив чай, Клер села за стол и бросила на Вондрашека полный укоризны взгляд. Я знала, что она в душе упрекает отца за бессердечность и клянется покинуть его. Клер надеялась, что в таком городе, как Гамбург, обязательно найдет себе место в театре.
— Мне льстит, что дочь проявляет интерес к моему прошлому, — с улыбкой сказал отец, обращаясь к Клер.
Я знала, что сейчас он роется в памяти, пытаясь вспомнить что-нибудь забавное, комичное. Отец никогда не воспринимал жизнь как драму, она казалась ему скорее бульварным романом.
— Я бросил отечество и бежал в Германию. Восток всегда был навозной кучей, а я не приспособлен к жизни в жестоком мире. Некоторое время я работал в похоронном бюро, там-то и открылся мой талант манипулировать людьми. Не так-то просто уговорить клиентку вложить свои последние сбережения в гроб из красного дерева. Для этого необходимо настоящее искусство, любовь моя. Тот, кто обладает даром убеждать людей, является истинным артистом, пророком, мессией…
«Слово «Бог» он не осмелился произнести», — отметила я про себя.
Клер не сводила с него влюбленного взгляда. Возможно, в этот момент она мечтала, что ей удастся когда-нибудь уговорить его совершить мировую революцию. Тогда он непременно бросил бы Беату и навеки соединил свою жизнь с ней, Клер, а она заботилась бы о нем и оберегала. Это ее главная роль в жизни, и я испытывала к Клер благодарность за то, что она есть. Иначе как бы я могла покинуть отца, этого мага, строителя воздушных замков, человека, от лжи которого я задыхалась? Абсолютная, безусловная любовь Клары не похожа на мои чувства к отцу. Все три ее попытки убежать от него не увенчались успехом.
Отец поглаживал Клер по руке, обычно он выражал свои чувства жестами. Он часто повторял, что жизнь — импровизация и чем смелее импровизируешь, тем более невероятные и неожиданные перемены происходят в твоей судьбе.
— Я продавал энциклопедии и машины, занимался страхованием жизни. Однако в конце концов решил не расточать свои таланты, работая на других и принося им прибыль. Я захотел стать независимым. Собственно говоря, в моей биографии нет ничего сенсационного, — завершил свой рассказ отец, скромно улыбаясь.
Клара промолвила что-то о перераспределении капитала. На столе лежал красочно иллюстрированный проспект «Асиенда саншайн». Он обещал незабываемый отдых на кенийском побережье, где было все: просторные виллы, площадки для игры в гольф, песчаные пляжи. Инвесторам предлагалось вкладывать деньги в гостиничный и туристический бизнес и обещались налоговые льготы и гарантированная выплата прибыли. С последней страницы проспекта улыбался кенийский партнер отца по бизнесу.
Отец полагал, что следующим летом мы могли бы отдохнуть на побережье Кении. Мне было странно слышать подобное предложение из уст отца, потому что мы еще ни разу не ездили на отдых. Вондрашек всегда считал подобные поездки совершенно излишними, он вообще не любил путешествовать и принципиально не летал на самолетах. Я не сомневалась, что «Асиенда саншайн» была бесплодным, никому не нужным куском земли, который отец купил у какого-то кенийского мошенника, и что не существовало ни планов застройки этой земли, ни строительной фирмы. Фотографии проспекта производили сильное впечатление, но они наверняка были фальшивыми, как и имена спонсоров и колонки цифр с расчетами, обещающими баснословные прибыли.
— Замечательная идея. Я еще ни разу не была в Африке, — сказала Клер.
Отец так убедительно рассказывал о Кении, как будто провел там половину жизни. Это удивило меня. Такие подробности, какими сыпал он, невозможно придумать. Должно быть, он слышал истории об Африке от кого-то, кто долго жил там. Отец рассказывал нам о белых авантюристах, которые бродили по Черному континенту в поисках приключений, о гордых воинах массаях, о бескрайнем звездном небе над головой, о редких болезнях, о коррумпированных чиновниках и бесполезных усилиях понять характер Африки и разглядеть ее настоящее на пути, который она совершает из прошлого в будущее. Вондрашек организовал в Кении сафари для богатых туристов и открыл торговлю слоновой костью. Во всяком случае, так он говорил, но я не верила ни единому его слову. Однако мне очень хотелось, чтобы все это было правдой, чтобы наша семья — мама, отец и я — жила в Кении, на принадлежащей нам ферме. По воскресеньям мы ходили бы в церковь и исповедовались в мелких прегрешениях.
Клер заявила, что хотела бы также посетить Танзанию, чтобы своими глазами увидеть проводимый там социалистический эксперимент. Отец снисходительно улыбнулся и сказал, что все социалистические эксперименты в Африке уже потерпели неудачу. Он воображал, что ему достоверно известно все на свете, именно поэтому он, наверное, так любил лгать. Отец говорил, что ложь — это инструмент, который устраняет диссонансы и играет первую скрипку в финансовых делах и в любви.
Клер, судя по всему, не была расположена вступать в дискуссию об африканском социализме. Она стала расспрашивать меня о работе, и я ответила, что работа доставляет мне большое удовольствие. Я назвала своих коллег милыми людьми и рассказала несколько смешных историй из жизни нашего ресторана. Конечно, я и словом не обмолвилась о том, что терпеть не могу запах рыбы и что не выношу владельца ресторана, который унижает своих наемных работников. Другие официантки в отличие от меня выросли в нормальных рабочих семьях, а не в башне из слоновой кости и умели ладить с хозяином заведения.
