Купив особняк, аббат внес свои случайные коррективы в его архитектуру. Он прорезал новые окна и заложил кирпичами старые; установил железный громоотвод, который теперь поднимался на сто футов вверх. Егерь (ну очень надежный источник информации) говорил, что приспособление привезли прямо из Лондона. Громоотвод не помещался на страницу специальной бумаги для рисования, а потому Клод захотел приклеить еще один лист, придав таким образом рисунку форму буквы L. К сожалению, шов разошелся, но художник решил, что с незаконченным громоотводом даже лучше – это давало зрителю возможность пофантазировать.
Каждый первый вторник квартала жители долины – бедные и богатые крестьяне, развращенные и чуть менее развращенные духовные лица, торговцы – собирались в большом зале графского поместья. Одни приходили, чтобы оплатить аренду, другие – чтобы проявить уважение, некоторые являлись, чтобы сделать и то и другое, а большинство забредало просто так.
Три семьи, которым чаще всего платили за аренду – Роша, Пейджи и Голэ, – собрались вместе, словно демонстрируя своей близостью результаты кровосмешения. Всеобщее настроение было таким, каким оно и бывает обычно в толпе, – люди смутились. Два или три младенца тихо заплакали. Одна мамаша, изможденная заботой о своем ранимом чаде, не выдержала и шлепнула ребенка, что только усилило его вокальное недовольство.
Аббат наблюдал за собравшимися жителями деревни сквозь густую поросль своих бровей. Довольный видом серьезных мужчин, державших в руках свои шляпы, и женщин, чьи головы были покрыты кружевными чепчиками, он улыбался и понимающе кивал каждому. Улыбался Оже до тех пор, пока не увидел среди собравшихся босоногих кармелитов с их чопорными манерами. Вслух аббат спросил монахов: «Неужели такая прямая осанка, будто шомпол проглотили, помогает вам быть ближе к Богу?» Самые нечестивые из собравшихся позволили себе хихикнуть. Разозлившись, аббат обругал на латыни любителей четок, но этого, слава Богу, никто из присутствующих в Большом зале не услышал. Или, быть может, не понял.
Большой зал – не совсем точное название. На самом деле он не так уж и велик. Этот зал раньше был теннисным кортом, а теперь представлял собой все, что осталось от своеобразного увлечения прежнего владельца поместья. Бывший граф принес рабочим книжку «Искусство владения ракеткой» Франсуа де Гарсоля и сказал: «Стройте!» Они построили. Затем хозяин привел на корт Шарнье, Бержерона и Массона, трех величайших игроков того времени, и сказал: «Играйте!» Они играли. Когда ноги графа начали ему отказывать, он присутствовал на корте в качестве зрителя. После смерти он оставил крупную сумму денег Массону. Массой это заслужил – он мог стоять на месте, принимая подачу, и прыгать в разные стороны, подавая, каждый раз выигрывая пятнадцать очков.
Отметки на корте со временем стерлись, а сетка пропала к тому времени, когда аббат стал владельцем поместья. В комнате не было никаких архитектурных изысков, потому как имела она несколько иное предназначение. На стенах не висели гобелены, обычно украшающие залы собраний. Ни скрещенных алебард, ни сверкающих гербов – только пыль комьями ниспадала с навеса над дверью. (Нет, все-таки был один герб – бывший граф при помощи трафарета нанес на стену символ теннисной гильдии: на черном фоне, между четырьмя теннисными мячами, стоял гордый обладатель ракетки.)
В большом зале имелось только два предмета мебели: стол и любопытное кресло. Когда аббат въезжал в дом, он вполне мог позволить себе bureau plat,[9]что-нибудь инкрустированное черепаховым панцирем и удобное для ведения дел. Но нет, вместо этого он велел рабочим снять с петель огромную дверь коровника и водрузить ее на пустые бочки из-под бренди.
Аббат встречал гостей. В душе его играли смешанные чувства. Одна ее половина не хотела тащить тяжелую ношу правителя. Аббат должен был выступать в роли третейского судьи и решать вопросы о разногласиях между деревенскими жителями, не соглашаться с докладом счетовода о ежедневно сокращающемся доходе и противостоять местным религиозным лидерам. Но другая половина души с нетерпением ожидала, что же преподнесет Оже новый день.
К счастью, конфликты между местными жителями были относительно мирными, по сравнению с ужасными событиями, происходившими в других округах. Невнимание аббата к своим правам и его крайняя эксцентричность смягчали отношение деревенского населения к своему правителю. За время пребывания графа в Турне крестьяне успели забыть, как отбирают хлеб, заставляют учиться и вторгаются без разрешения на поля. Что касается нарушения границ владений, аббат, в сущности, даже поддерживал его: он щедро платил людям за найденные на пастбищах природные диковинки.
Когда брат Гастона, Жак, спалил портрет сборщика налогов, аббат только посетовал, что использовали влажное сено, а не сухое. Он объяснил, что сухое сено подчеркивает действительно разжигающую силу протеста. А в следующий раз, когда местный пчеловод натравил на того же сборщика налогов рой пчел, аббат поблагодарил его за открытие еще одной области применения пчелиных жал.
Собрание началось с просьб населения, касающихся последствий урагана. Гастон попросил выделить деньги на новые щеколды для ставней в «Рыжем псе». Ему отказали.
Прачка завела разговор об оплате горячей воды. Ее конкурент, пользующийся углем для нагрева воды, имел свои соображения на этот счет. Аббат уладил конфликт, выписав ему вместо угля телегу дров из собственного леса.
– Полную телегу? – поинтересовался счетовод аббата. В его голосе явно слышалось раздражение.
– Нет. Думаю, это не совсем то. – Оже захотел поставить счетовода на место. – Выпишите ему две телеги.
Счетовод поднялся с места, решив уладить дело лично с аббатом. После долгой дискуссии Оже наконец сказал: «Хорошо, хорошо! Одна телега дров». Счетовод умел влиять на аббата. Он напомнил об оценке деревенских дорог, сделанной мостильщиком, в которой расписан каждый пункт и предложена сумма к оплате. Не обращая внимания на то, что аббат его не слушает, счетовод заметил, что болото никуда не делось и его надо сушить; что через четыре недели приедет сборщик налогов за деньгами, необходимыми для ведения реальных и надуманных войн; что банкиры из Женевы ждут подтверждения заключенных контрактов. На все это аббат ответил: «Заплати столько, сколько нужно».
Совсем расстроившись, счетовод поджал губы и высказался по поводу разрешенных выплат: «Нам следует быть осторожными, господин. Вклады должны приносить прибыль, в конце-то концов». Пока он пробирался обратно на свое место, аббат продолжил выполнять свою непосредственную функцию – разрешать конфликты. Он вмешался в спор между мужем и женой, стараясь произвести впечатление городского жителя и natif[10]одновременно. Труднее всего ему было справляться с конфликтами, которые касались различных взглядов на Бога и религию. Оже никогда не терзал себя вопросами веры. Ни в большом зале, ни в жизни аббата не было ни малейшего признака присутствия Бога. Однако это приводило в бешенство местных религиозных деятелей. Аббат подливал масло в огонь тем, что вел себя крайне воинственно.
