— Ты замужем?
— Ну… Давай не будем о замужестве…
У нее не было никакого желания вдаваться в подробности своей личной жизни. Она ночевала у Каролины, а детей навещала днем, причем прекрасно понимала, что рано или поздно все вернется на круги своя, но уже несколько месяцев оттягивала возвращение.
— Понятно, — отозвался Улисс. — Мне тоже похвастаться нечем. Брак — ужасная фигня, тебе так не кажется?
А ведь когда-то он фактически сделал ей предложение! В старом кинозале, увешанном рекламными объявлениями ближайших магазинчиков и таксопарков, показывали «Завтрак у Тиффани». Восторженные девчонки отчаянно задирали нос, пытаясь изобразить лебединую шею Одри Хепберн. Во время знаменитой сцены обручения, когда не имеющий гроша за душой герой дарит возлюбленной скромное колечко (от Тиффани на нем была только гравировка), Улисс не выдержал: схватил руку Элизы и притворился, будто надевает ей на палец кольцо. На следующий день он и впрямь преподнес ей дешевенький перстенек, на котором нацарапал их инициалы.
— Если мне не изменяет память, мы с тобой когда-то обручились.
Элиза покраснела. Второй раз Улисс прочел ее мысли. Она даже растрогалась: они думают об одном и том же! Но все равно этот человек оставался для нее совершенно чужим.
Конец замогильным ухаживаниям положил дождь. Прощаясь, Улисс повторил приглашение на ужин. Элиза повторно отказалась. Они обменялись телефонами и разошлись, пообещав «позванивать».
Элиза привезла Маргариту домой. Когда они проходили по разоренному саду, бабушка не смогла сдержать слез. Дверь в сарайчик с инструментами стояла приоткрытой, в проеме виднелись деревянные башмаки Дружочка и лопата — печальное напоминание о том, что сад больше некому лелеять.
Сели в гостиной. На камине красовалась фотография счастливых молодоженов: юная Маргарита и ее жених. Когда старушка задремала в кресле на полуслове, Элиза прикрыла ей колени и осторожно подложила под голову атласную подушку. На подушке бывшей ученицей Дружочка было вышито какое-то безобразие. Элизу охватила тоска. Дом вдруг показался зловещим, в нем было душно от воспоминаний.
В маленькой комнате на чердаке, служившей кладовкой, издавна хранились продавленные ракетки, удочки, старая обувь, походная утварь — всякий хлам, оставшийся от счастливых и навсегда ушедших времен. Кухонный буфет лимонного цвета берег иные секреты: тетрадки, коробочки с мелом, перья, школьные учебники и дедушкину серую блузу. Со слезами на глазах Элиза смотрела на эти останки прежней дореформенной школы. Она знала, как любил дедушка свою профессию, как верил в образование, позволившее ему, крестьянскому сыну, прожить жизнь менее тяжелую, чем у его родителей. Он был сторонником обучения всеобъемлющего, светского и одинакового для всех и отстаивал эти идеи с горячностью подчас наивной, отказываясь признать, что времена изменились и последнее слово все чаще остается за неучами. Дедушка почувствовал себя преданным, когда его внучка Элиза согласилась на должность в частном колледже, вдобавок католическом.
За плинтусом, справа от буфета, было пустое пространство. Его обнаружил Улисс, когда она однажды показывала ему дедушкины реликвии, и юная Элиза не преминула воспользоваться этим тайником.
Опустившись на четвереньки, Элиза выдернула плинтус. Она хорошо помнила, что покоилось там в течение двадцати лет — коробка из-под печенья, она же «шкатулка с драгоценностями». Она спрятала ее здесь, у бабушки с дедушкой, чтобы быть уверенной: ни родители, ни сестра никогда до нее не доберутся. Элиза открыла шкатулку. Хороши драгоценности! Всего-то черно-белая фотография мальчика в шортах на фоне моря и дешевое колечко. Надев кольцо на палец, Элиза принялась разглядывать фотографию. Красивый подросток с длинными черными волосами, густой россыпью веснушек и той широкой улыбкой, какая бывает только в юности. Элиза тоже улыбнулась, вдруг осознав, что действительно любила его в том безоглядном возрасте, когда еще веришь, что кто-то может сделать тебя счастливой — навсегда.
«Зря я не согласилась поужинать с ним, — подумала Элиза. — Конечно, он изменился, но ведь не он один… Годы летят, и на нашем горизонте уже маячит та, что заграбастала Дружочка и уже подстерегает Маргариту. Жизнь коротка, он разведен, я почти в разводе. Возможно, сегодняшняя встреча — это знак, который посылает мне дедушка. Он всегда учил меня жить настоящим. Не пора ли наконец научиться?»
Элиза и Маргарита поужинали рано — супом, вареными яйцами и йогуртом. Скудность рациона подействовала на Элизу угнетающе. С каждым часом дом, лишенный сада, казался ей все неприветливей. После ужина Маргарита, извинившись, приняла снотворное и легла: слишком трудным выдался день. Не было и девяти, когда Элиза, подоткнув бабушке одеяло и поцеловав ее на ночь, закрыла ставни на первом этаже и замерла в сгустившихся сумерках.
«Настанет и мой черед», — подумала Элиза, и у нее засосало под ложечкой. В ее возрасте уже непозволительно отмахиваться от мыслей о смерти. В тридцать шесть лет она все еще принадлежит к категории молодых женщин, но сколько еще это продлится? Ей уже требуется не один день, чтобы восстановить силы после бессонной ночи. Иногда она просыпается с чувством усталости или болью в спине, и дыхание у нее стало короче, и она все чаще пользуется лифтом, избегая подъемов по лестнице. Эти признаки надвигающейся старости, смерти на марше, пугали ее.
Ей вдруг отчаянно захотелось укрыться в объятиях мужа, прижать к себе детей, вцепиться в эти живые существа, которым она нужна. Рядом с ними бег времени обретал смысл, с ним можно было мириться как с неизбежным злом, ведь время тратилось на то, чтобы создавать семью и растить детей. Но она поссорилась с Марком в один из тех моментов, когда воображаешь, будто молодость и здоровье даны тебе навечно. И теперь она одна — в ночи, в тоске и печали, а за окном вырубленный сад… Не позвонить ли Марку, не попросить ли прощения? Но позвонила она Улиссу.
Утром, когда она возвращалась домой к бабушке, на ее губах играла улыбка шальной девчонки, тайком сбежавшей на свидание. В комнате Улисса ничего не изменилось вплоть до постеров над кроватью и моделей самолетов на полке. Они вспоминали прошлое и обнимались с пылом подростков, нарушающих запреты. Потом заснули на слишком узкой для двоих кровати. И расстались, ничего друг другу не обещая. Дожидаться рассвета Элиза не пожелала, опасаясь разочаровать Улисса своим помятым с утра лицом. Да и ей самой, опьяненной воспоминаниями детства, не хотелось при резком свете дня столкнуться нос к носу с оплывшим седым мужиком.
Проходя через поникший сад, она почти ощущала, как бьется о спину коса, отрезанная шестнадцать лет назад. Свежесть и бодрость — вот что она испытывала, и ничего у нее не болело, несмотря на чересчур жесткую кровать. Элиза улыбнулась, заметив нарцисс, то ли уцелевший, то ли заново распустившийся. Он первый. За ним появятся другие цветы и заполонят дорожки. Без дедушкиного надзора сад одичает. Но это лишь значит, что жизнь никогда не кончается, просто становится другой.
— Где ты была? — осведомилась Маргарита. Она уже сидела за кухонным столом перед кружкой кофе. — Ты не ночевала дома?
