Путевые заметки
Машины тесными рядами выползали из Парижа – словно кто-то вытягивал оттуда нити спутанных бус, тысячи плотно нанизанных и битком набитых раскаленных бусин. Приплюснутые к стеклам носишки, взрослые колени, упирающиеся в приборную доску с пассажирской стороны, детские кресла, горы разнообразных предметов – трогательные и жалкие попытки создать подобие домашнего уюта на время, пока доберешься до друзей, тещи с тестем или свекра со свекровью. А то вдруг попадется автомобиль, облагороженный одиноко лежащим сзади на полке клюшкой для гольфа, эти, похоже, едут в Довиль, в отель «Нормандия», – и тогда Флоранс становится трудно следить за дорогой.
– Ты бы переключилась на третью, – советует Николя.
– Если хочешь сам вести машину, так и говори!
– Успокойся, Флоранс! Уже и слова сказать нельзя! Давай переключайся на третью!
Двадцать минут сидел, рта ни разу не раскрыл, и вот все, что надумал.
– Тебе что, не хочется туда ехать? Ты предпочел бы остаться дома, тихо-мирно смотреть ящик?
– Сама спрашиваешь, сама себе отвечаешь, не понимаю, зачем тогда задавать мне вопросы? Захотела уехать на выходные, всё устроила у меня за спиной…
– Приготовила тебе сюрприз! Но ты, же у нас мачо и, конечно, никогда не признаешь, что и я могу сделать что-то хорошее.
– Мам, а что такое мачо?
Флоранс скрестила руки на руле и уткнулась в них лицом. Ей уже которую неделю снились эти два дня в Нормандии, в прелестной усадьбе, превращенной в гостиницу. Стены спальни на картинке в путеводителе затянуты набивной тканью, а текст рядом с фотографией обещал такие лакомые завтраки – пальчики оближешь…
Ей грезился горящий камин и лошади на лугу. Она мечтала, как под периной прижмется к мужчине, который сейчас набычился, стиснув зубы и сжав кулаки, на пассажирском сиденье и куда больше напоминал старую ведьму, чем прекрасного принца.
– Мам, а мы скоро приедем?
– …
– Ma, скажи, когда мы уже приедем?
– …
– Маааааааааама!
– Люка, заткнись! – прикрикнула на сына Флоранс.
– Да, весело у нас тут! – усмехнулся Адриан.
– Если вы не прекратите, я немедленно разворачиваюсь.
Флоранс послышалось, будто справа сказали: «Отличная мысль!» – но она решила не обращать внимания. Не пройдет и трех часов, как детишки заскачут по травке, а вечером им подадут на английском фарфоре упоительные блюда местной кухни. Пробки, ворчание Николя, который сегодня явно не в духе, нытье изводящихся от безделья детей – попросту мелкие испытания, которые надо преодолеть на пути к буколическому блаженству.
Она больше не могла вытерпеть ни одного воскресенья в Париже – делаешь вид, будто весь день заполнен, а всего-то заглянули на рынок да сходили в кино. А суббота влетала в целое состояние: они, как истинные парижане, бездумно скупали все подряд – просто так, только потому, что магазины открыты, а ничего более увлекательного, чем шляться по магазинам, им в голову не приходило. И потом каждую неделю, после двух выходных дней, они, недовольные и выдохшиеся, все-таки с облегчением возвращались к понедельничной суете. Отчего это их уик-энды, когда-то такие веселые, с ужинами, вдвоем при свечах, с последним стаканчиком на Монмартре и беготней из одних гостей в другие, превратились в городской кошмар? Может, это из- за детей – пусть и желанных? А ведь детям не так уж много и требовалось. Включить телевизор, когда показывают мультфильмы, поиграть с ними в «Лего» и накормить блинчиками на полдник – вот они уже и довольны… Однако Флоранс чувствовала себя виноватой, поскольку не выходила за рамки исполнения этих скромных желаний.
– Мааааааааааама! Нептуна вырвало мне на штаны!
Щенок и впрямь давился и захлебывался.
– Фу, гадость! – возмутился Адриан.
– Как только смогу, остановлю машину, а вы откройте окна, пока нас всех тоже не затошнило!
– Только этого и не хватает! – проворчал Николя.
– Не дергайся! – прикрикнула на него Флоранс.
– Ты же знаешь, я не выношу запаха блевотины!
Да уж, что-что, а это она знала, спасибо! Сколько раз ей приходилось среди ночи менять простыни и пижамы и подтирать полы, а Николя, позеленевший и перекошенный от омерзения, быстренько линял в другую комнату. Но сейчас она промолчала, чтобы окончательно не испортить выходные.
Они остановились у заправки, чтобы привести в порядок машину и купить детям чего-нибудь вкусненького. Флоранс включила радио. Дети, видимо, решили украсить машину раскрошенными чипсами и фантиками. Николя, понимая, что вел себя по-хамски, попытался завязать разговор с женой.
– Мы уже на пределе, того и гляди взорвемся, – начал он. – Может быть, нам и, правда, полезно ненадолго уехать за город.
– Рада, что до тебя, наконец, дошло! В общем, ты, как всегда, ничего не хочешь, но если тебя сдвинуть с места, то потом не жалуешься.
Николя умолк – должно быть, ему, как и Флоранс, припомнилось самое начало их любви. Бесконечный праздник, радость, бьющая через край, жизнь каждое утро принимаешь заново, словно подарок. Тогда он изо всех сил старался ей понравиться, путая роль жениха с работой массовика-затейника, и чего только не придумывал, чтобы отбить привкус десяти лет брака с другим, десяти лет мирной скуки, которую она принимала за счастье.
– Дети, перестаньте пинать ногами дверцы!
– Ма-а-ам, да мы же ничего не делали!
– Ну, значит, велосипеды плохо закреплены.
– Сейчас проверю, так будет вернее. Затормози на минутку, дорогая!
Как ласкало когда-то слух это «дорогая», вымолвленное с робкой нежностью влюбленного, еще не уверенного в том, что ему позволено так ее называть! Теперь Николя произносил его запросто, словно ее второе имя, или, хуже того, использовал как свидетельство на право собственности. «Дорогая» – вместо «моя жена» или «моя супруга».
Велосипеды закрепили понадежнее, но этим дело не кончилось: пришлось заново перекладывать всё на заднем сиденье. Как обычно, они набрали слишком много барахла, и дети жаловались, что ноги поставить некуда.
– Надо было покупать минивэн, – вздохнула Флоранс. – Для чего угодно хватило бы места, а у некоторых моделей вроде бы есть даже игровые приставки сзади, чтобы детям было, чем заняться. Для семьи лучше не придумаешь.
– Для многодетной семьи, – уточнил Николя. – Не наш случай. Да, знаю, ты не прочь завести третьего…
– Терпеть не могу, когда ты говоришь просто «третьего». Мог бы сказать «третьего ребенка» или «третьего детеныша». А просто «третий» – так говорят мерзкие тетки, торчащие у выхода из школы Святой Агаты.
