Книга Последний заезд - Кен Баббс

Атмосфера в следующем вагоне была такой же разогретой и возбужденной, как в личном вагоне мистера Нордструма, но гораздо менее утонченной. Это был ковбойский вагон. Никакой роскошной мебели, ламп и ковров; только скопище мужиков, вместо мебели — душистое сено и сосновая стружка вместо ковров. Под потолком качался одинокий фонарь. Под ним — кружок орущих и вытягивающих шеи, чтобы увидеть какое-то зрелище. В общем гвалте высокий голос вел обратный отсчет: «Пятнадцать… четырнадцать… тринадцать…»

Сквозь крики и счет пробивался другой звук: странное, тихое гудение.

Джордж и Сандаун встали на тюк позади зрителей. Мне хватало роста, чтобы видеть и без этого. В дыму и сумраке я разглядел, что отсчет ведет стоящий в центре круга худой человек с карманными часами. По краям, друг против друга, сидели на корточках двое.

Странное приглушенное гудение исходило от меньшего из них. Он держал во рту всю голову черного петуха и, гудя, вдувал в него воздух, словно это была какая-то волынка в перьях. Его рябой оппонент держал толстого огненно-рыжего петуха между сжатыми коленями. Петух пернатой пружиной ярости рвался вперед. Иначе как с помощью коленей рябой не мог удержать его от нападения до того, как кончится отсчет.

— Я видел, как дерутся эти рыжие, — сказал Сандаун, — Они сильные.

— Этот старый мешок с требухой? — возразил Джордж, — Да любому видно — ерепенится и топорщится, а на самом деле трус.

— Ты не знаешь птиц, — безучастно отозвался Сандаун.

— Да? Поспорим?

Индеец посмотрел на него заинтересованнее.

— На что?

Чем ближе отсчет подходил к началу, тем громче галдел народ. Джордж наклонился и что-то прокричал индейцу на ухо. Индеец кивнул.

— …три… два… один… Пускайте!

Гудящий вынул изо рта голову черного петуха и повернул его к противнику. Обалделый петух неуверенно сделал несколько шагов. Красный яростно налетел на него, опрокинул на спину. Болельщики красного гикали и трясли деньгами, зажатыми в кулаках. Красный развернулся и снова налетел на маленького. Хозяин черного петуха перестал гудеть и огорченно стонал, глядя, как его птица лежит кверху лапами в стружках и моргает. Рыжий снова развернулся и набросился на него. Замелькала сталь; несколько секунд он полыхал над несчастной темной птицей, как пламя, пляшущее на конце фитиля. И вдруг словно черный порыв ветра задул пламя. Рыжий сам опрокинулся на спину, вспоротый от глотки до живота. Обалделый черный петух перекатился на бок и встал. Он сделал два неуверенных шага, клюнул распоротого врага в помутневший глаз — победный клевок — и повалился рядом мертвый. Я даже не видел удара, который убил большого рыжего.

— Лезвия — Сандаун плюнул, сердито глядя на шпоры мертвых петухов, — Я думал, на них шипы, а не лезвия. Иначе не стал бы спорить.

Джордж ухмыльнулся.

— Похоже, большая лысая обезьяна согнула удачу в твоем волшебном центе. С нечеловеческой силой. Может, теперь это неудачный цент…

— Нет, — сказал Сандаун. Он сошел с тюка и сел на него, горестно глядя на свои ноги. — Просто это был неудачный удар. — Затем он обратил мрачный взгляд на меня, как учитель оборачивается от доски к ученику. — Никогда не держи пари, если у птиц мексиканские лезвия на шпорах. Никакого запаса прочности при лезвиях. С шипами ты можешь получить неудачный удар и драться дальше.

— Вот в чем беда с вами, краснокожими, — объявил Джордж. — Никогда не можете признать, что вас победили. Скидывай их.

Сандаун скинул их. Через несколько минут мои сапоги горделиво шагали по сосновой стружке и петушиным перьям, но теперь на ногах Джорджа. Я шел следом — мне не терпелось увидеть, что ждет нас дальше. Сандаун остался сидеть на тюке и смотрел на согнутый цент у себя на ладони. Он сказал, что будут еще бои с шипами и он попробует немного отыграться.

В тамбуре следующего вагона я спросил Джорджа о чуде этого другого силача.

— Сандаун сказал, он может гнуть монету без пальцев.

— Это родственник Сандауна из якима[16], Монтаник, — сказал Джордж, — Пастор Монтаник. Но бог с ним, нам надо познакомиться с чудесами, которые поближе. — И распахнул дверь.

За ней нам открылось неожиданное зрелище венского вальса.

Вагон был устроен как благородный бальный зал, весь в бархате и орехе. Вдоль стен горели керосиновые лампы под абажурами, и богато одетые пары кружились под смутную музыку Штрауса. Эти одышливые звуки выпускала из себя украшенная золотыми листьями фисгармония. Джордж замешкался на секунду, смущенный изысканностью общества, потом храбро улыбнулся мне и вошел.

Улыбка быстро потухла за порогом. Одна за другой пары останавливались и упирались в него взглядом. Золотая фисгармония всхлипнула и умолкла. Джордж сдернул свой большой желтый стетсон и стал извиняться за наше вторжение, запинаясь и шаркая ногами, как батрак. Навстречу ему шагнули седой, с морщинистым лицом скотовод и его жена.

— Добрый вечер, мистер Флетчер, — сказал он, протянув мозолистую руку.

Когда они обменялись рукопожатием, атмосфера в вагоне изменилась словно по волшебству. Нахмуренные лбы разгладились. Поджатые губы заулыбались. Фисгармония оправилась от шока и снова запыхтела.

— Добрый вечер, мистер Келл. Рад вас видеть, и это правда.

— И я тебя, Джордж. Новые сапоги?

На лице Джорджа появилась привычная широкая улыбка. Он нагнулся, задрал штанины и показал звезды и полосы на красивых сапогах.

— Для меня новые, — сказал Джордж, с улыбкой бросив взгляд в мою сторону, — Любезно с вашей стороны, что вы заметили, мистер Сесил, — Он повернулся к женщине и отвесил поклон, — Добрый вечер, миссис Келл. Танцевали мимоходом, мы с молодым другом. Простите великодушно, что помешали.

Миссис Келл подала длинную изящную руку.

— Добрый вечер, Джордж. И желаю удачи. Весь город в ожидании вашего успеха.

Джордж прижал шляпу к груди.

— Спасибо, миссис Келл, — почтительно сказал он. — Надеюсь, не огорчу их.

Он подтянул меня вперед, чтобы представить. Ее узкая ладонь была теплой и мягкой, в отличие от заскорузлой мужниной. Она напомнила мне руку одной из моих теток, и я почувствовал укол в груди.

Перекинувшись несколькими словами, мы распрощались и пошли между танцующими, извиняясь налево и направо. Я не понимал, всех тут знает Джордж или нет, да и не очень это меня занимало. Я все еще думал о Келлах. Вот достойные люди, ничем не уступающие ни одному из тех благородных южан, с кем мне доводилось встречаться. Келл среди здешних был человеком особого покроя — необыкновенным, но совсем не в том смысле необыкновенным, как Буффало Билл или Готч. Достоинство ветерана войн с индейцами поистрепалось и поблекло, как старая банкнота. В Готче ничего фальшивого не было, но он не вполне укладывался в обычные представления о homo sapiens. Сесил Келл показался мне и особенным, и в то же время обычным — благородным человеком, но обеими ногами стоящим на земле.